Идолы театра. Долгое прощание

Общество Синоптикона построено так, что Другой перенимает черты нашей глубочайшей самости – пассивности, – умения страдать, созерцая, и созерцать, страдая. Интерпассивность становится формулой существования субъектов в сети. Если труд и отдых сливаются, то нет разницы между работой и досугом. Человек пребывает либо в бесконечном досуге, с головой ныряя в гедонистическую индустрию развлечений, либо в бесконечном труде, с головой ныряя в нелицеприятные будни фрилансера, привязанного к месту, где стоит его компьютер, или привязанного к самому портативному гаджету, движущемуся вместе с ним. Номад – статичен, не потому, что прикреплён к дому, а потому что с ним вместе путешествует его дом – локальное пространство, нанизанное на глобальное время. Именно поэтому бродяга по-настоящему не путешествует: он остаётся в рамках своего передвижного пространства. Вот так по факту выглядит информационная утопия о всеобщей индивидуализации труда, заданная еще Э. Тоффлером и воспетая В. Библером как царство диалога личностей и культур[37].

С идолами диалога давно пора проститься. Именно об этом – данная книга.

Статичное и замкнутое внутреннее пространство атомарного индивида становится тяжким бременем. Деньгам для циркуляции нужны неподвижные хабы. В их пределах время сгущается до пространства, но само пространство затем становится сервисным расширением времени. Когда мы говорим, что пространство движется, имеется в виду не только механическое движение ноутбука или планшета вместе с пользователем. Имеется в виду постоянный процесс пересечения пространством культурных границ, трансгрессия. Пространство, будучи замкнутым и непроницаемым, в качестве символической идентичности одновременно трансформируется, потому что любую идентичность можно купить и продать как туристическую диковинку, как некий экзот-продукт.

Трансгрессия культурных пространств в глобальной среде предполагает их непрерывную трансформацию в зависимости от интересов капитала. Настоящего диалога в таком взаимодействии нет, просто подыскивается способ установления власти гегемонии над другими культурами. Любая культура – это самость. Она хранит историческую память о своём гештальте. Она – реликт смысла, даже, если всё до предела выбелено. Следовательно, любая культура – непокорна. Она – избыток в игре структуры, который структура должна приручить, одомашнить, наложив на нее определенный символический шов. Этот процесс приручения и одомашнивания Чужого и называется умильно либеральным словом «аккультурация», представляя собой номинацию вакуума в глобальном пространстве. Назови нечто, – и оно перестанет быть бездной. В результате анализа тенденций развития глобального общества нам удалось выделить различные стратегии номинации, аккультурации, апроприации непокорных культур. Их существует довольно много. Мы можем рассмотреть их рыночный ассортимент, который к подлинному диалогу не имеет никакого отношения. Потому что суть все равно одна – приручая, подчинить, задействуя «мягкую силу» (smart force). Например, локоглобализация, или глокализация, – это поддерживание на расстоянии друг от друга в едином глобальном мире отдельных замкнутых национальных или региональных идентичностей, рассредоточенных по локусам, которые являются статичными хабами единого динамичного рынка. Локоглобализация строится на так называемой «риторике отличий»: провозглашения отличия Другого главным принципом сожительства. В результате меньшинство начинает править большинством, а Другой из защищаемого элемента превращается в нападающее начало. Культ волюнтаристского Другого, в котором растворяется Я, порождает политику идентичностей, свойственную для мультикультурализма. В последнем нет места для равноправия. Признание за Другим права на истину приводит к кризису самости. Признание за Другим права на ошибку приводит к раздуванию самости в эгоизм и снобизм. Признание отсутствия единой истины приводит к трагедии релятивации и взаимному расколу идентичностей, на смену которым приходят отчуждение, пустота, зияние. Об этом мы уже говорили, рассуждая о смерти Отца.