Иду на вы…

Святослав не однажды обращался мыслью к старому конюшенному и, в конце концов, пришел к убеждению, что виноватость в скуластом, посеченном глубоко вдавленными в жесткую задубевшую кожу морщинами, как бы даже не совсем правильном лице конюшенного оттого, что он повидал лиха, когда подрубленной березой упал с боевого коня, но не для того, чтобы очутиться в небесном Ирии, куда ушли други его, защищавшие отчую землю и честь Великого князя, другое довелось испытать ему, очнувшемся в жестоком хазарском плену. И, о, Боги, как же тяжко было сознавать себя не властным над собственной судьбой, отчаянно смелым и горделиво смотрящим вперед русским воином, но рабом, унижаемым дерзким племенем, главной сутью которого являлось стремление доказывать изо дня в день свою избранность перед другими народами не с помощью меча или благо несущей земному миру молитвы, но с помощью кнута свирепого надсмотрщика или упругой гибкой сабли чужедальнего инородца, привыкшего продавать свои услуги и воинскую умелость кому угодно, хотя бы и дьяволу, лишь бы в просторных карманах широченных штанов не переставали звенеть упругим, греющим дерзкое сердце гудом серебряные монеты, и понимающим, что все на земле временно, придет день, когда Аллах призовет и его и возблагодарит за те неисчислимые страдания, которые он принес людям другой веры, ибо что они есть, как не пыль, сбитая с его кожаных сапог коленопреклоненным рабом?..

«Воистину так!» — думал Святослав, и что-то щемящее, болезненно острое почти физически ощущаемо обжигало грудь, и было трудно обрести себя после жестокой щемоты и снова сделаться тем, кем хотели бы видеть своего князя отроки и молодые гриди, волей управительницы Ольги оказавшиеся ныне рядом с ним на суровой неласковой земле Ладожья, изодранного на куски многочисленными рукавами рек и речек и томно посверкивающими озерами.

Конюшенного звали Радогостем, и было это имя как бы противно истинной сути этого человека, но только в те поры, когда он не брал в руки гусли и не выплескивал из груди грустную, а вместе радостную песнь, чудными, едва ли не райскими звуками оттесняющими хладность жизни, а пуще того ласкающими ослабевшее в тягостных бореньях человеческое сердце. В эти поры тем, кто оказывался возле сказителя, мнилось, что Радогость одно только и знает: возносить в небесные дали песнь свою, и возносить так высоко, чтобы от нее исходила благодать на все росские земли, хотя бы и нестойкая, способная в любое мгновение растаять. Но то и ладно, что этого еще не случалось, а если даже случится, то не скоро…

Радогость со вниманием наблюдал за тем, как Найден, так по прошествии времени стали звать мальчонку, оглаживал маленькой жесткой ладонью вороного жеребенка, запустив руку в свалявшуюся гривку и что-то бормотал невесть на каком наречье, но, должно быть, на том, о котором ныне и сам запамятовал, а только нечто допрежь его прихода на Русь, вроде бы удавленное, когда кажется, что уже и не сыщешь ничего в душе, вдруг да и давало о себе знать, и чаще нечаянно, ничем со стороны не подталкиваемо.

Святослав, подойдя поближе к Радогостю, прислушался к бормотанию Найдена и вдруг понял, откуда этот вьюноша?.. Ну, конечно же, с Вольного Поля, должно быть, проживал в поселье бродников, с малолетства обученных держаться в седле; не в один день сыщешь сходного с ними повадками и умелостью в верховой езде.

— Вот значит как! — сказал Святослав, улыбаясь, и украдливо, так что Радогость даже не заметил, что князь побывал ныне на конюшенном подворье, отошел от него.

2

Писал иудейский царь Иосиф восточному владыке Хасдаи Ибн-Шафруту: «Я живу на островах в дельте могучей реки, прозываемой в нижнем ее течении Итилем, а в верхнем — на славянский лад Воложей, и не пускаю воинственных россов. Не будь меня, они давно покорили бы всю страну исмаильтян. Племена россов сильны и многочисленны, и всяк вьюноша, взросший в сих племенах, не расстается с мечом даже и в те поры, когда тот непотребен ему…»