Иду на вы…

Сотни плотов, сделавшихся последним пристанищем утративших прежнюю форму воинов, были спущены на воду, освященные святым словом волхва, обращенным к матери сущего, и молитвой предстателя соборной церкви Святого Илии: средь убиенных были и христиане. И на каждом плоту воспылал очищающий огнь. И мнилось, вся река воспылала вдруг; языки пламени, длинные, серебряно белые, вознеслись до самого неба и там, соединившись с небесным огнем, обрели новые очертания. И были те очертания дивно схожи с убиенными ратниками, и в том увиделся стройными рядами идущим по берегу дрежинникам некий знак, вещающий о торжестве начатого во благо Руси дела. И всяк укреплялся в сердце и искал глазами мелькающий про меж рядов красный плащ Святослава, а когда находил, делался пуще прежнего спокоен и тверд, и горячая решимость читалась в лице его. И да будет извечная, властная соединенность живых и мертвых ничем не омрачаема и да вознесет и слабого духом к торжеству жизни!

Великая река спокойно, как если бы издревле жила в согласии со словыми племенами, почитая их равными себе, приняла ступивших за черту земного мира, и, чуть колебля волной, открыла им путь, хотя и не близкий, но ровный, злому Иблису недоступный, к светлому Ирию. Про то теперь уже для себя только говорил Богомил, понимая слово, облаченное в мысль, принадлежащим не только ему, но и тем, кто шел рядом с ним, а еще Небу, Богам, с напряженным вниманием следящих за Походом Святослава.

18

Песах весь день вместе везирем и атабеком Бикчиром-баши под приглядом бессмертной сотни объезжал островные земли. Сотня получила такое прозванье за то, что в ней собраны лучшие из лучших, агаряне и иудеи, в совершенстве овладевшие воинским ремеслом, не ведающие страха смерти. Песах устал, но был доволен тем, что увидел. Еще вчера в нем жило опасение, что рабы и разный низкий люд, согнанный со всей Хазарии, не успеют перекрыть малые речные русла, а их в истоках Великой реки огромное множество. И, коль скоро их бы не перекрыли, россы могли бы воспользоваться ими и протолкнуть лодьи. Но его опасения оказались напрасны: на проточинах торчали из воды, поигривая тугим древесным естеством, темногрудые засеки. Россам тут не пробиться. Слава царю Иосифу, тот в свое время перекрыл два основных русла реки, омывающих Большой Остров. Песах проверил: толстые цепи, переброшенные через протоки, хоть и заржавели и сделались зелены от накатывающей с верховьев илистой накипи, крепки еще, и стальные опоры, поддерживающие их, устойчивы, как если бы намертво вросли в землю. Россам остается одно: побросав лодьи, пеще идти на Большой остров. А там…

— Сколько же ратников у Святослава? — негромко спросил Песах, обращаясь к везирю и Бикчиру-баши, когда они возвращались и уже виден стал золоченый шатер правителя Хазарии, поднятый на южной стороне Острова на невысоком каменном выступе, где и трава не росла, обжигаемая горячим солнцем.

Никто не ответил ему, и не потому, что не услышал, а потому, что и Ахмад, и атабек прониклись душевным состоянием правителя Хазарии и посчитали невозможным потревожить тихое, ни к чему не влекущее состояние покоя, которое приходит к военачальнику лишь в те мгновения, когда он может сказать о себе: я сделал все, что мог, и даже больше, чем мог…

— Тысяч пятьдесят, я думаю, — все так же негромко, точно бы прислушиваясь к звучанию собственного голоса, сказал Песах. — Впрочем, про это доносили и доглядчики Свенельда. — Со вниманием посмотрел на везиря. — А у нас? Тысяч семьдесят? Да еще в Итиле тысяч двадцать. Так?

Везирь кивнул. Но вдруг тень пробежала по его худому, бледно-синему, как бы даже бескровному лицу, и он сказал про то, о чем хотел бы умолчать, но подумал, что про это все равно узнается, а коль скоро узнается позже, то и могут обвинить его в сокрытии правды, и тогда уж точно ему не миновать черной сабли палача.

— Нет, мой повелитель, — дрогнувшим голосом сказал Ахмад. — Теперь уже не двадцать — десять тысяч. Россы Свенельда поутру ушли из Итиля. Но не к кагану Руси — в море…