Иду над океаном

И тон ее голоса, и все в ней не оставляло ему надежд. Первое, что плеснулось в мозгу: «Так долго меня не было. А она! Чертовщина». Это было похоже на пощечину. Он помолчал, заставил себя успокоиться и сказал:

— Да… да. Ты иди. Я еще спущусь вниз. И, наверно, выпью кофе.

— Только не пей очень крепкий.

— Нет. Не беспокойся. Да Иванов и не даст мне крепкого…

Она поднялась и пошла к двери, ведущей в спальню. И поблагодарила его взглядом за то, что он понял ее. Но все же она поколебалась и помедлила секунду: знала, если эта ночь будет у них иной, чем бывало всякий раз, когда они встречались после разлуки, то потом им будет еще труднее.

Но отступить уже не могла.

С порога она спросила:

— Ты видел Стешу? Стешу Курашеву… Ну ту женщину… Жену летчика?

— Я видел ее однажды. В штабе полка. Его тогда искали…

— И я видела ее. Знаешь, Миша, я очень много думаю о ней… Она была у нас… Там, дома. Она прилетала на один час, и я затащила ее к себе. Мы говорили с ней. И как-то очень хорошо поняли друг друга.

Волков не ответил. Он смутно помнил эту женщину.

Мария Сергеевна помедлила еще. И вдруг сказала:

— Это очень ужасно, что в жизни нельзя задержать возле себя самых важных, самых-самых важных людей. И нельзя самому остаться с ними…

Волков усмехнулся и с горечью сказал:

— Что же ты хочешь от меня? Ты хочешь, чтобы я сделался майором и летал в полку? Тогда бы ты могла быть рядом с теми, кто тебе по душе…

— Ты не совсем правильно меня понял… Я не только о ней…

— О ком же?

— Ни о ком… Я о себе, Миша… И о тебе…

После ухода жены Волков еще некоторое время стоял у окна, чувствуя спиной широкий осенний холод из парка. Потом, стараясь не стучать сапогами, прошел вниз по винтовой лесенке, освещенной редкими и слабыми ночниками. Но в гостиной под тяжестью его грузного тела звонко клацнули дубовые плитки паркета. Он остановился, и тотчас маршал позвал его:

— Не спится, генерал? Заходи.

И когда Волков вошел, маршал встретил его почти у порога.

— У вас здесь такая страшная тишина…

— Может, кофе, Алексей Семенович?

— А что, пожалуй…

Волков сходил на кухню. Иванов был там. Мараковал насчет завтрака. А может, просто не умел ложиться рано.

Через несколько минут Иванов принес кофейник и чашечки. Оба они выпили по чашке молча, с наслаждением. Потом маршал пристально посмотрел в лицо Волкову.

— Ты думаешь, я прилетел, чтобы только проверить ВВС округа, потолковать про «А-3-Д» и вручить майору орден?

— На полуострове мне очень не хватало вас, — сказал Волков.

— Я хотел увидеть тебя, Волков…

Сорок километров — путь не близкий даже для «Волги». А Наталье казалось, что этому асфальту, летящему навстречу свету фар, вообще не будет конца. Что такое, в сущности, сорок километров? Чепуха. Если сложить все, что Наташка проехала сегодня, и то получится целый путь: от дома до школы утром, на машине потом до колхоза, а потом еще целый час — в кузове грузовика с ребятами на дальнее поле «на капусту» вокруг всех полей, и песни были под гитару, и ветер. И вилась впереди узкая и мягкая проселочная дорога, укатанная колхозными машинами. Потом был обратный путь и долгая маета в автобусе, когда вернулась и узнала, что отец прилетел, что он с мамой и гостем на даче уже. Все это составило бы километров двести. Но сейчас, когда напряженная, натянутая как струна, гордая, полная тревоги и ожидания, растерянная от того, что открылось ей, она сидела рядом с сержантом, эти сорок километров показались ей нескончаемым путем, за которым все станет ясно и хорошо.

Утром в кузове грузовика она чувствовала себя в центре внимания мальчишек. Она не часто баловала их своим присутствием. Даже на уроках получалось так, что она и была, и ее не было. Как-то за последние три года центр ее жизни переместился в гимнастическую школу. И парни в спортзале вдруг стали принимать ее всерьез. И побаивались, и тянулись к ней. И тренер, лысеющий и уже чуть обрюзгший красавец, за которым тянулась длинная история девичьих слез и обманутых надежд, знаменитый на весь город Юрий Петрович (на тренерских советах), Юра (в просторечии), и «наш Юрочка» (среди девочек), страхуя ее на прыжках через коня, подсаживая ее на брусья, чуть дольше задерживал руки на ее талии. Это и тяготило ее, и волновало, и чуть замирало сердце. И ей доставляло какое-то удалое наслаждение идти с ребятами — уже известными в городе спортсменами поперек всего тротуара, когда возвращались с тренировок.

И потому для класса своего в ней оставалось совсем немного. Сегодня утром — она это знала — мальчишки пели для нее, девочки притихли и потускнели из-за нее. Когда бригадир расставил их по рабочим местам, получилось так, что большинство ребят оказалось поблизости. Девочки свою долю делали сами. А возле нее все время были парни. И вчера, и сегодня, и вообще с той поры, как школу отправили в колхоз.