Иду над океаном

По соседству четверо парней, негромко разговаривая, пили коньяк. Кулик только раз оглянулся на них — все как на подбор высокие, широкоплечие. Двое с бородками. Один в сером толстом свитере, двое в форменных морских тужурках с нашивками на рукавах, но и у них под тужурками были свитера с большими, чуть ли не стегаными воротниками. Четвертого Кулик не разглядел. Он повернулся и стал смотреть на Аську, севшую напротив него. Она поставила смуглые локотки на скатерть, подперев подбородок пальцами. И сердце его еще раз отчетливо и осознанно дрогнуло, когда он увидел пятнышко синих чернил на них: значит, она не уходила с работы домой, а ждала его возле проходной. А он увидел ее чуть ли не в десять часов. «Где же она три часа маялась? Неужто на проходной…» — подумал он.

Тут появилась официантка, тоненькая и насмешливо замкнутая, как стюардесса, в такой же синей форме, с птичкой над сердцем, только в фартучке, — совершенно символическом. Два раза за свою жизнь Кулик встречался со стюардессами. И невзлюбил их, связав почему-то их появление в салоне Ту-104 с ограничительной надписью на световом табло: «Но смокинг!» — «Не курить!» И официантка тоже вызвала у него это же чувство. Но он тотчас забыл о ней, заказав, что пришло на ум. Только вот коньяк он решил взять заранее, как только увидел парней за соседним столиком. И пива попросил. Попросил и покраснел, перехватив насмешливый взгляд ее. И тогда повторил: «И пива еще!»

Пиво и коньяк принесли сразу. Бутылки были еще не открыты. И тут ребята за соседним столом заговорили громче — коньяк их разогрел, и говорили они о таком, что возможно в курилке или в прорабской среди мужиков, но не здесь. Но ребята ему нравились. И несколько мгновений он колебался, но затем увидел: Аська тоже слышит, и ей стыдно.

Тогда он поднялся. За столиком сидело только трое. Четвертого, в сером свитере, не было, только куртка его висела на спинке отодвинутого в сторону стула. Он, наклоняясь над их столом, тихо попросил:

— Ребята, такое дело вот. Я тут с девушкой…

— Понятно, старик, — сказал один с бородкой. — Прости.

— Ну, спасибо, ребята, — сказал Кулик.

Собираясь сесть, он увидел, как от входной двери идет, пошатываясь, тот, четвертый. От коньяка он был бледен, и глаза его диковато сверкали. Кулик не сел. Словно что-то щелкнуло в нем тревожно.

Еще издали парень, видимо, продолжая свой рассказ, сказал товарищам своим:

— Ну я ее и… Да еще так…

— Коля, — тихо сказал один из моряков, — тут парень просил.

Человек в свитере оглянулся. Оказалось, что он остановился почти за спиной у Аськи.

— Кто? — спросил он. — Вот этот?

Но он не смотрел на Кулика, он взял Аську за подбородок, повернул ее лицом к себе рывком.

— А… — сказал он. — Я таких б… видел. Знаю я их.

Кулик ничего не мог сделать другого. Он медленно взял со стола бутылку с пивом — именно с пивом, а не с коньяком, потому что темная бутылка показалась ему тяжелее. Взял бутылку так, что ребристая пробка пришлась как раз посередине ладони, где была еще старая ссадина, и, оберегая руку, ахнул парня бутылкой по голове. Парень еще не упал, а кровь из-под черного обреза его коротких волос уже хлынула на его белый и влажный от пота лоб. Сама бутылка вырвалась у Кулика из ладони, рассадив ее наискось, и упала почти возле самого помоста для оркестра.

Потом Кулик недосчитался трех зубов. И у тех, у троих — четвертый так и не встал с места, — тоже что-то было повреждено. И последнее, что Кулик видел, когда два дюжих сержанта подсаживали его в зарешеченный темно-синий ГАЗ-69, было заплаканное, потрясенное лицо Аськи.

Вот и два с половиной года.

Аське он написал после суда, что не винит ее ни в чем. Просил простить за испорченный вечер. И больше ни слова. Больше он ей не писал, неизвестно почему. Она все отдалялась, отдалялась. И как-то позабылось ее лицо. Только парней этих он помнил. Но злобы на них не было.

Расставшись с Гнибедой, Кулик вывел свою порожнюю, погромыхивающую железным кузовом прицепа и поскрипывающую кабиной «Колхиду» на основное шоссе. И пошел вправо по пустынному, влажному асфальту, миновал маленький поселок, похожий на железнодорожный полустанок, оттого, что домики стояли вразнобой, вкривь и вкось. Над ними возвышались высоковольтные опоры. Сами домики были прогнившими и чуть светили темными от тумана железными крышами.