Иду над океаном

Письмо было большое. Алексей Иванович Жоглов читал его долго, хмурил свои светлые кустистые брови, покусывал губы. Он знал Штокова, знал о том, что старик очень мало пишет, что когда-то он был известен и пользовался в области большим авторитетом. Алексей Иванович был знаком и с историей его давнего полотна, которое навлекло тогда на Штокова большие неприятности. Эту картину Штокова — «Сорок второй», изображавшую цех сталелитейного завода, отнесли почему-то к очернительским. Сейчас Жоглов и себя считал в чем-то виноватым, недоработал, видно, пустил все на самотек. У художников в общем-то здоровый коллектив, хорошие традиции. Тематика того, над чем они работают, самая боевая. Валеев пишет «Восставшие», Зимин — «Политкаторжане», живописец-пейзажист Галкин создает неплохие свежие полотна, где видно и сельского труженика, и пейзаж современного села. Молодежь, правда, бродит. Но у тех поиски чисто по форме, а не по сути. Можно считать, что все благополучно. И надо же! Такая вдруг осечка.

Алексей Иванович решил зайти к художникам. Он нарочно не стал звонить Валееву, чтобы к его приходу не готовились и не расходовали зря время. Идти было вовсе не далеко.

Невысокий, но крепкий и подвижный, с суровыми, резкими чертами лица, он поднимался по лестнице в мастерскую Валеева. Но его уже увидели, услышали о том, что он приехал. Идти надо было на четвертый этаж. Он шел и здоровался, читал объявления и снова пожимал руки. И когда он наконец взобрался на самый верх, Валеев уже ждал его.

Жоглову нравилась мастерская Валеева, просторная, высокая, с окном в южную сторону — таким большим, что оно занимало всю стену и начиналось едва ли не от пола. И казалось, что в таком помещении грех писать плохо. Пахло красками, лаком, маслом, скипидаром, немного хорошим табаком. Валеев курил трубку. Это был скорее цех искусства, чем обыкновенная мастерская в два этажа. Стеллажи громоздились вдоль стен, уходя в высоту. Угол занимало огромное, завешанное холстиной полотно. И слева у стены рядом с окном — маленький столик китайского лака, кресла. Зеленоватый линолеум на полу.

— Очень, очень рад. — Валеев с достоинством встретил Жоглова. Проводил до кресла. Он не выпускал изо рта трубки, лицо его, плоское, точно рубленное топором, и маленькие глазки голубого цвета были спокойны и хранили достоинство. И вся фигура художника в свободной вельветовой тужурке, в берете, сдвинутом на затылок, вся осанка его — все выражало приветливость и достоинство.

— Заканчиваешь? — Алексей Иванович кивнул на полотно.

— Повторяю. Авторское повторение. — Говоря это, Валеев приблизился к полотну и откинул занавес — Заказ есть, и сам решил кое-что улучшить.

Он вернулся на прежнее место и, взяв чистую кисть и указывая ею, принялся объяснять, какие недостатки он находил в прежнем полотне. Из густой темной, видимо, на рассвете, зимней тайги выходили партизаны. Валеев уже закрыл небо и сопки на горизонте, написал две-три фигуры, а остальные только тронул кое-где кистью. Он говорил, что его волнует фигура женщины в платке на первом плане. И он стал показывать Жоглову, как теперь он думает изменить ракурс, чтобы четче проступала сосредоточенность женщины и решимость, ведь всем этим людям предстоит решающая схватка.

Жоглов умом понимал, что все это нужно и важно, — немеркнущая тема. Но что-то в громадном полотне Валеева казалось скучным, не волновало оно сердце. И он слушал молча.

Некоторое время они еще поговорили о замыслах Валеева. Потом Жоглов сказал:

— Ты б, Василь Палыч, провел меня по людям…

Жоглов побывал у пейзажиста Галкина, у графиков, заглянул к скульпторам, смотрел их работы. Все здесь дружно и много работали, много начатого и незаконченного. Не стыдно будет художникам отчитываться перед съездом. Но о письме из выставкома он не сразу решился сказать. И только в мастерской Зимина, когда они остались втроем, Жоглов наконец показал письмо.

Высокий, сутулый, какой-то молчаливый и злой, Зимин, прочитав его, ответил:

— Ерунда! Чушь. Он — мастер.

— Ошибаться может и мастер, — негромко возразил Жоглов, глядя снизу вверх в стальные глаза Зимина. — Пишут-то солидные люди. Тоже мастера, да к тому же ученые.

— Да уж, — усмехнулся Зимин. — Но я голосовал за его холсты и снова голосую. Мастер он, чего там говорить. На всех не угодишь.

Валеев, видимо, имел свое особое мнение, но Зимина не перебивал. А когда тот замолчал, проговорил:

— Поговорить нужно, безусловно…

Жоглов перехватил злой и иронический взгляд Зимина. Валеев продолжал:

— Алексей Иванович, это вы правильно придумали — сразу к нам. Мы сейчас позовем Штокова и поговорим.

— Зачем же звать, — сказал Жоглов, — пойдем к нему сами. Так вот втроем и пойдем. Как, Зимин? Удобно это?