Иду над океаном

Алексей Иванович не узнавал своего завода. Громадный, похожий на городскую площадь двор был покрыт асфальтом, ровным, как на шоссе, и уже был отполирован десятками тысяч человеческих ног, сотнями автомобильных колес. Но Алексей Иванович помнил его еще мощенным галькой. Он тогда гордился, что удалось замостить двор. Делалось это на воскресниках и за счет внутренних резервов.

Уже не оставалось и следа от старого кирпичного корпуса с маленькими окошками вдоль карниза, которые делали завод похожим на состав из гигантских товарных вагонов. А новые серые корпуса, застекленные снизу доверху, не казались громадными над этим морем асфальта и бетона. И только когда они вышли из машины возле главного, сборочного цеха, Алексей Иванович почувствовал грандиозность того, что произошло на заводе с той недавней поры, как он ушел отсюда.

Их встречали главный инженер и еще несколько человек. Знакомым Алексею Ивановичу был только главный инженер, не старый, но уже лысеющий лобастый мужчина невысокого роста в мягкой нейлоновой куртке.

Жоглов и пошел с ним следом за всеми.

— Ну как вы тут? — негромко спросил Жоглов. И, не ожидая ответа, сказал вдруг дрогнувшим голосом: — Эх и соскучился же я, брат…

Вошли в цех. Потолка словно и не было, вместо него было одно небо, тонко разлинованное на громадные квадраты стекла. Грохот, какой бывает, когда стучат по пустотелому железу, до боли знакомый Алексею Ивановичу, треск электросварки, шипение пара и сжатого воздуха, запах горелого железа и горячего масла, какое-то весомое, душное тепло ударили в душу Алексея Ивановича, и он даже прикрыл глаза на мгновение. Главный инженер понял его волнение, и официальность, с которой он его встретил и провожал сюда и с которой отвечал на его вопросы, сменилась пониманием и дружеским уважением.

Они медленно шли вдоль цеха, обходя сварочные аппараты, перешагивая через змеившиеся по бетону шланги, огибая гроздья баллонов, какие-то тележки. И Алексей Иванович не спускал глаз с траулера, а когда подошли ближе, оказалось, что это не весь траулер, а только его носовая секция. Она смотрела пустыми, обожженными ковкой и сваркой клюзами, вся была покрыта окалиной, светилась заклепками, и внутри у нее что-то шипело и ритмично стучало, а черные, без стекол, отверстия иллюминаторов время от времени озарялись пронзительным голубым пламенем электросварки.

В нескольких десятках метров дальше сваривали среднюю секцию, она стояла поперечным разрезом к Жоглову, и он видел в чреве будущего корабля черный, величественный в своем безмолвии дизель. Жоглов приблизился к секции вплотную, не замечая, что ступил в лужу масла своими модными штиблетами, и положил ладонь на шершавую, еще горячую обшивку. Ему показалось, что он ощущает мелкую дрожь железа.

Они прошли немало, а не миновали еще и трети цеха. Жоглов видел отсюда и корму будущего траулера, и за ней — другой корабль, уже собранный в единый корпус, но некрашеный и не оборудованный. На его высокой палубе копошились люди. И шланги тянулись туда, вверх, и оттуда брызгала искрами электросварка. А еще дальше, у самых выездных ворот, стоял третий «СРТ», вероятно, уже готовый к спуску на воду, потому что под ним были тележки и он уже не нес на себе шлангов, светился стеклами рубки, и из якорных клюзов его, пока еще не крашенных, свешивались рыжие не от ржавчины, а от нови своей якоря.

Жоглов, не находя времени для вопросов, повлажневшими глазами отыскал сухой и сдержанный взгляд главного инженера.

Тот сказал:

— Эти уйдут в затон еще до закрытия навигации. Я думаю, что мы вообще успеем спустить их в море до ледостава. — Он усмехнулся: — А у этого корабля и название уже есть. «Алазея» это.

Все, что было потом — собрание, разговоры в перерыве, ночное возвращение с первым секретарем и директором, который тоже поехал с ними, Алексей Иванович запомнил надолго. Перед глазами стоял судосборочный цех, корабли, лицо главного инженера. Лицо массивное, нос пуговкой, громадный, с залысинами череп — что тут помнить? А помнилось — такие особенные глаза были на этом лице: смотришь в них и понимаешь — человек видит вещи всерьез, такими, какие они есть. Вроде себя узнавал в нем Жоглов, хотя сам никогда таким не был. И он понял это, вспоминая. Понял, что в нем, когда он работал на заводе, было много суеты, а вот в главном инженере нет ее, этой суеты, точно он наперед знает все на многие годы. Алексей Иванович не смог бы рассказать, о чем он все это время думал и что было главным в его переживаниях. Только раз он вспомнил полотно Штокова — «Сорок второй» и оскорбился даже за этот цех, который он про себя мог бы назвать «Праздником труда».

Шофер довез Жоглова точно до места, где брал его днем. Алексей Иванович в мягком свете автомобиля пожал руки секретаря и директора завода, постоял, пока «Чайка» не унесла свои красные подфарники за поворот, и пошел домой. Он лишь потом сообразил, что секретарь, видимо, не случайно высадил его первым, хотя дом директора завода они уже проехали. Должно быть, хотел поговорить о чем-то с директором.