Идущая

— Но она в порядке? Она ведь успела уйти? — темноволосый подался вперёд, к видимому неудовольствию Мастера, очевидно полагавшего такое поведение неприличным королю. Что это именно король, Хейлле уже не сомневался. К тому же, это был едва ли не единственный темноволосый человек во всём Лаолии.

— Она ушла к Арну, к храму, — сказал поэт и подумал, что уже знает, о чём будет его новая песня. История Ликани и Тариса хороша, но эта будет ещё лучше.

— И нам пора уходить, — сказал Занота. — Ты слишком надолго задержался, ачaро.

— Да, идем, — кивнул Раир. Он снял кольцо с пальца и протянул альдзелду:

— Благодарю тебя, поэт. Да будет милость Вечных с тобой.

Хейлле принял кольцо, склонив голову. Кажется, сегодня вечером не только бездарь Шаната сыт и популярен!

Раир и Занота шагали быстро, Мастер ворчал:

— Мой король, ты слишком свободно себя ведёшь! Мало того, что ты отказался от свиты, но ты и разговариваешь, едва ли не как с равным, с первым встречным проходимцем!

— Он не проходимец, Занота, — улыбнулся Раир. — Ты же слышал, какой он поэт.

— Он из низшего сословия, — возразил Занота.

— Он — поэт, — повторил Раир. И прочёл нараспев:

Нет, там невозможно пройти, но быть может, ты сможешь взлететь…

XXI

В истории есть очень много услужливых медведей, которые

очень усердно били мух на лбу

спящего человечества увесистыми булыжниками.

Д.И.Писарев

В первый день, когда Возродившаяся пришла в Арн, она выглядела растерянной девчонкой, и в определенном смысле была ей, иначе Мастер Нанжин заметил бы неискренность. Но ведьма (то, что она ведьма, сомнений всяко не вызывало), казалось, и в самом деле преследовала лишь те цели, о которых сказала. Запуталась в собственной и чужих судьбах, потерялась между мирами и просила помощи. Просила она странно, оскорбляя святое место непочтением и не склонив даже головы перед Мастером. Но храмы издавна затем и строились людьми, чтобы принимать потерянных, смущённых сердцами. Не зря же во всякой земле всякий храм примет любого, кто постучит в ворота, и ни короли, ни его святейшество не вправе возражать.

Мастер принял в храм несмышленого ребенка, просившего помощи. Теперь следовало решить, что делать с Редой, откровенно потребовавшей стать на её сторону.

Основная сложность заключалась в том, чтобы определить, какую сторону приняла сама Реда, потому что относительно своей стороны Мастер определился давно. Роль сильной оппозиции в церковной иерархии, тёмной лошадки, чьи бока мелькали за кулисами многих интриг. Нанжин ни разу ещё не сбился с курса, строго перпендикулярного курсам всех остальных игроков на игровом поле Центральной равнины. Он искренне не любил священный трепет в глазах ближних, войну и роскошь. Столь же искренне он ценил покой и комфорт, и ради этих нехитрых радостей поборол природную лень и добился власти, достаточной для того, чтобы обеспечить себя необходимым минимумом.

Можно найти покой в глуши, в подвижничестве, но высокое счастье подлинного аскета в глазах Нанжина составляло несколько бледную альтернативу суетному прозябанию столичного сибарита. Скрепя сердце, он пожертвовал посмертной славой ради элитного чая и доступа к крупнейшей в мире библиотеке.

Комфорт можно купить, но нельзя купить покой и мир, потому что Совет — два десятка лучших рыцарей Арнакии — задирист, как стайка ребятни. Не далее как летом едва удалось растащить мало не за шкирки л-Тренглара и л-Конша, вздумавших завершить давнюю вражду священным судебным поединком. Удача ещё, что поединок — священный. Кому, как не Мастеру, разбирать подобные дела. И кому, как не ему, примирять этих бойцовых петухов, когда кровная месть за любого из них сожжёт под конец целую область…

За одиннадцать лет Мастером Нанжин утвердил свое место в Совете, заставив ещё внимательней прислушиваться к слову Арна и, казалось бы, упрочил нейтральное положение Арнакии во всех внешнеполитических дрязгах. Страна, наконец, поняла, что торговать выгоднее, чем проигрывать войны, и даже перестала, пусть и оставаясь лоскутным одеялом, разлезаться на клочки под ногами. Хотя менее пёстрой не сделалась: слишком уж обильна эта земля буйной дворянской кровью, да ещё говорами. Встретится купец из Кунена с купцом из Ирлгифа — изъясняться станут, поди, на эрлике, а не на благородном арнакийском, одном из четырех священных языков. Оттого так выходит, что эрлик понятен всей Центральной равнине, а говоры Арнакии несхожи, словно братья, выросшие в разных странах. На священном же арнакийском языке разговаривают ныне разве что книжники, да и те предпочтут эрлик, если не стоит над ними Мастер с палкой.