Идущий к свету

- А что отдельный? - взбодрился регистратор. - У нас демократия! - он запнулся, увидев тяжелый взгляд Павла Ильича, протянувшего стодолларовую бумажку. - Понял и уже заткнулся! Хотите нажраться в одиночку это мы понимаем, это по-мужски.

Спотыкаясь, он доплелся до доски с ключами и, прицелившись, трясущейся рукой ухватил два деревянных брелка, на которых красной масляной краской были выведены цифры.

- Полулюксы! В смысле не люксы, но с толчками. Гостевые карты не заполняйте! Ночью заполнять нельзя, потому что… - он умолк, прекратив на миг свой словесный понос, потом нашелся:

- Гость в дом Бог в дом! Кстати, вы не бывший секретарь парторганизации моторного завода? Ах да! Как же я не догадался! Вы новый русский, совсем новый салям алейкум!

Павел Ильич и Саша уже поднимались по лестнице. Закончив тираду, регистратор сунул деньги в недра мятых штанов, затем приподнял горшок с тщательно поливаемым, а потому смрадно гниющим кактусом, и жадно выпил скопившуюся в поддоне, смешанную с землей воду.

Пробормотав "спокойной ночи", Саша нырнула к себе в номер, а Павел Ильич, прислушиваясь к затхлой тишине, шел в конец коридора. Остановившись у своего номера, он вставил ключ в старый, замазанный белой масляной краской замок и открыл дверь.

Морщась от малоприятного кислого запаха унылого командировочного быта, он немедленно подошел к окну и с шумом распахнул его. Внешние и внутренние оконные рамы не были скреплены между собой и, ударяясь одна об другую, порождали причудливую гамму звуков, состоящую из скрипа досок и дребезжания стекол.

Свежий ветер с улицы мгновенно наполнил комнату влажной прохладой. Старая, прожженная в нескольких местах занавеска игриво бросилась Павлу Ильичу в лицо.

Он откинул занавеску и высунулся в окно.

*

Давным-давно Саул так же выглядывал в окно своего собственного дома в Иерусалиме. В ту ночь он с нетерпением ждал гостей. Он представлял, как они молчаливо прошествуют в белых одеяниях к дому своего нового друга, и он узрит их, и спустится вниз по широкой каменной лестнице, убранной цветами, и с полным достоинства поклоном впустит их в дом. Он ждал этого, как ждут величайшего в жизни торжества. На нем был белоснежный, из тончайшего сукна хитон, ниспадающий до самых сандалий, сделанных из самой лучшей, как утверждал обувщик, рыбьей кожи. На голове была белая шапочка-кипа, вышитая по краю тончайшим золотым узором. Пальцы украшали перстни - наследство от отца и деда. Каждый бесценный перстень имел более чем столетнюю историю, а один, по семейной легенде, был вынесен основателем их рода из египетского плена, с риском для жизни снявшим его с пальца того уже мертвого египтянина-надсмотрщика, которого в гневе убил сам Моше-рабейну, Моисей. Перстень этот был сделан в виде глаза, и Ор (так звали предка), скитаясь по пустыне со всем народом, хранил этот перстень как зеницу ока. А когда умирал в пещере неподалеку от горы Синай, то завещал его единственному позднему сыну своему.

Буду зреть я этим оком, промолвил он, умирая, и, как гласила семейная легенда, показал при этом на глаз, изображенный на перстне: И увижу землю обетованную и счастье народа и семени моего.

Саул смотрел на это кольцо, и ожидание не казалось ему долгим он ощущал, как новый путь возвеличит его и восславит его род еще более, чем когда бы то ни было.

Внезапно Саул почувствовал, что кто-то тихо вошел в комнату и встал у него за спиной. Он резко обернулся и увидел Симона с братом, которые, видимо, воспользовались знакомым Симону черным ходом и вошли без стука. Вид у них, особенно у Симона, был несчастный и понурый. Какие там белые одежды! На них простые серые рыбацкие плащи, выцветшие и заплатанные. Симон был вдобавок бос.

Предвосхищая вопрос Саула, Симон заговорил:

- Они не захотели прийти к тебе, Саул, и сказали, что никогда не придут и знать тебя не желают.

Саул молчал, лицо его приняло ожесточенное выражение. Андрей продолжил речь брата:

- Они сказали: ничто не мешает тем евреям, которые почитают справедливым и верным учение Иисуса, обратиться к любому из нас. И никто не получит от нас отказа всякий страждущий обретет у нас и знание, и надежду, и веру, и любовь.

Но понуждать даже словом вступать в наше братство мы не можем, ибо это противоречит основам и традициям нашей общей веры. Так сказали они, и так я передал. И еще они добавили, что не было нас сверх тех, что знают, да еще Иуды Искариота, который исчез тогда же, когда и ушел от нас наш учитель, и разные о том есть слухи, но правды не знает никто.

А римского гражданина иудейской веры Саула они не знают, и учитель его нам не называл, а потому: что бы ни проповедовал тот Саул, мы тому не свидетели.

- Ну что же, дурная весть тоже весть! Спасибо и на том. Присядем же к столу!