Идущий от солнца

– Да-да, профессор, – не смог скрыть волнения «Айвазовский». – Когда я остановился в сенях и глянул на него, то мне стало не по себе. Глаза пацана словно застыли в какой-то стеклянной нечеловеческой злобе, какой-то жуткой ненависти, которую теперь можно встретить только в глазах старцев, у которых пенсии хватает только на хлеб. Вы как хотите, а я налью себе и выпью. Подумать только – мертвый, а злобы в нем, как у живого затравленного буйвола. Зажги лучину, профессор, и посмотри на глаза наемника.

– Самое страшное, – неожиданно строго сказал Иван, – что энергия зла, в том числе и энергия этого пацана, теперь не будет улетать в космос…

– Почему, Иван Петрович? – поинтересовался «Айвазовский», начав чистить картошку.

– Потому что к утру родник исчезнет, и душа этого пацана вместе с энергией зла останется на Земле. А если учесть, что таких наемных парней, продавших себя за деньги, миллионы, то, сколько же этой страшной, все уничтожающей энергии скопится на Земле?!

– Страшно подумать, – тяжело вздохнула Вера и с тревогой и с какой-то еле заметной дрожью в руках посмотрела на лежавшего у двери спецназовца.

Профессор взял со стола горящую свечу и, скрепя зубами от боли в груди, брезгливо подошел к убитому и осветил его лицо.

– Как же моя сразу не понял? Перед нами доживший до наших дней род австралопитеков, – строго сказал он, оглядывая десантника. – Современный неофит с очень сильно развитой нижней частью тела.

– Вы в глаза смотрите, профессор?

– А куда моя смотрит? – удивленно и с какой-то наболевшей обидой огрызнулся Майкл Мардахаевич. – Моя не Джоконда и не лесная нимфа, чтобы все время смотреть на ширинку и думать о новых достижениях современного секса. Род этих австралопитеков, по-видимому, остановился в своем развитии и дал свободу гормонам злобы и ненависти, а также вытекающей из них энергии насилия.

– Ты слышишь, «Айвазовский»?! – словно с цепи сорвался Иван. – И это произошло при всем стабильном влиянии космоса и орбиты человеческих душ! А если эти гормоны начнут вариться в собственном соку. без участия плазмы космоса?! Тогда что произойдет?!

– Полный коллапс планета Земля! – неожиданно почти выкрикнул профессор и раздраженно закрыл глаза простреленному насквозь спецназовцу.

– Короче, на языке повара, – не к месту вдруг пошутил «Айвазовский», – полный ботулизм.

– Не говорите так, Федор Понтелеймонович, здесь пахнет болшой катастрофа. Не полный бутулизм, а полный коллапс, – еще раз повторил профессор, и руки его внезапно затряслись, и по его поведению было видно, что проблема ненависти и насилия его тоже очень беспокоит. Он кое-как добрался обратно до своей лавки и, поставив свечу поближе к иконостасу, попросил закурить.

Ущербная луна тусклым светом освещала его голову и в этот момент была похожа на причудливый овал его блестящей лысины.

Взяв сигарету у «Айвазовского» и прикурив ее от свечи, он долго молчал и почему-то вместе с ним молчали все.

– Господа зэки, – тихо, почти шепотом, наконец, сказал он и, посмотрев на иконостас, перекрестился. – По моим пристальным наблюдениям, земной кризис и смещение оси Земли неизбежны. На примере этого пацана моя еще раз убедился, что животные гормоны австралопитека не только не исчезают с эволюционным процессом людей и его организованной цивилизацией, а наоборот, увеличивают свое влияние. И может быть, как моя понимает, воздействие космоса не дает заметный эффект. В результате бандиты останутся бессмертными, а наркомафия – непобедима. Будь они прокляты, эти ублюдки, которых даже космос не может облагоразумить или остановить! Мне жалко вот этих, – он затянулся сигаретным дымом и, посмотрев на иконостас, опять перекрестился. – Они боготворили Создателя, считались с ним. Их души, как мне кажется, наделены бескорыстным братством и удивительным богатейшим интеллектом, без которого орбита человеческих душ была бы унылым пристанищем. Не так ли, Иван Петрович? Вы, наверняка, общались с духами святых великомучеников?

– Конечно, общался, – Иван пристально вглядывался в уставшее лицо Майкла и его болезненные глаза. – Обидно, что я никого не научил этому удивительному общению, даже «Айвазовского».

Федор Понтелеймонович утвердительно покачал головой и кивнул на часы-ходики, которые показывали около трех часов ночи, и металлическая кукушка вот-вот должна была выскочить из своего деревянного чердака.

– Скоро будет светать, – с какой-то печальной тревогой в голосе сказал «Айвазовский». – Через несколько минут суп из рябчика можно есть и надо торопиться. В Соловецком монастыре в этот час звенел первый колокол, и начиналась утренняя молитва…

– А потом? – поинтересовалась Вера.