Александр Михайлович гнал от себя эти мысли, но они возвращались вновь и вновь после каждого нового поражения Красной армии. А это плохо, очень плохо! Он, помнивший развал еще Российской императорской армии в 1917 году, знал очень хорошо: если армия теряет веру в победу, то о выигрыше войны можно забыть. И вот сейчас Красная армия очень близко подошла к рубежу, за которым уже нет возврата. И каждый новый километр, пройденный вермахтом на восток, увеличивает и без того огромный груз отчаяния и безверия, давящий на советских солдат и командиров, – нет пути горше, чем дороги отступления.
Василевский покачал головой, как бы отвечая на свои невысказанные мысли. В памяти всплыли события трехдневной давности, когда в Ставку пришли известия о прорыве немцев к Волге и окружении основных сил Сталинградского фронта. Тогда Верховный впервые на памяти Александра Михайловича утратил над собой контроль. В его прерывистой речи со ставшим вдруг очень сильным акцентом, в тексте наспех составляемых приказов, в жестах, даже во всегда внимательно-оценивающих глазах – всюду царила растерянность, беспомощность и… страх? Что ж, главнокомандующего можно понять – он тоже человек, пусть и носящий фамилию Сталин. А человек не всесилен, увы, и сохранить самообладание, видя крушение всех своих надежд, дела всей своей жизни, осознавать тщетность своих усилий по исправлению содеянного может оказаться выше человеческих сил. Величие Вождя в том и заключается, что он сумел, несмотря ни на что, переступить через простые человеческие слабости и вновь продолжить борьбу – уже через два дня после памятного «дня гнева» за подписью Сталина вышел новый приказ наркома обороны, тут же получивший неофициальное название «Ни шагу назад!».