Иджим (сборник)

– Гена, ты сидишь в машине, мотор не глуши. Понял? Мало ли что. Ты, Саша, при Илье Палыче, телохранителем. Открути от штатива трубку. Так. У меня диктофон… – Марина Олеговна проверила висящий на ремне джинсов маленький диктофон, – в порядке.

«Уазик» выбрался с разбитой, ухабистой грунтовки на новенький асфальт широкой трассы.

– Вон, налево заворачивай, – кивнула Семак.

– Вижу я, вижу, – выворачивая руль, прорычал Гена.

Вдалеке разноцветье многих автомашин. Легковушки, высокие пульманы и фуры дальнобойщиков; среди них мельтешат люди.

– Ну, дай-то бог, чтоб все удачно, – бормотнула Марина Олеговна, нетерпеливо и нервно ерзая на сиденье.

Возвращались уже в сумерках. Молчали. Все, кроме некурящего Ильи Павловича, тянули сигареты одну за одной. Уставший Гена не жалел «уазика», колеса то и дело находили выбоины, пассажиры подпрыгивали, чуть не доставали головами до тента.

Только когда въехали во двор телецентра, Марина Олеговна, словно не решаясь раньше, удовлетворенно выдохнула:

– Вот-с, господа, и готово. Сейчас обработаю, в десятичасовых новостях запустим… Спасибо за службу, орлы!

– Уху, – обиженно хмыкнул осветитель Саша, потирая ушибленное плечо, – а мне за штатив отвечать. Черт меня дернул с вами…

– Ничего, спишем как боевую потерю.

Илья Павлович был в плохом настроении. Еще со съемок позвонил домой сообщить, чтоб не волновались, он задерживается, жена расстроенным голосом ответила: сына нет и нет, в поликлинику они не попали. «Вечером разберемся», – торопливо пообещал Илья Павлович, поймав взгляд Марины Олеговны, недовольной, что он так долго говорит по дорогостоящему средству связи… Теперь вот предстояло отчитывать сына, а это Алексееву всегда было как-то неловко.

Тяжело поднялся по черной лестнице, избегая разговоров с сослуживцами, закрыл камеру в шкаф, сдал ключ на вахту и, не прощаясь с Мариной Олеговной, отправился домой.

Троллейбус почти пустой, много свободных мест. Основной поток возвращающихся с работы давно миновал. Илья Павлович сел, положил сумку на колени. Снял кепку, вытер платком лоб.

– За проезд рассчитываемся, – остановилась над ним кондукторша.

Илья Павлович пошарил в кармане, показал проездной.

Кондукторша недовольно кивнула, опустилась на ближайшее свободное сиденье, принялась сортировать деньги. Илья Павлович смотрел, как мелькают в ее руках синие, зеленые, розовые бумажки, мятые и свеженькие; почему-то не мог оторваться. Ему захотелось спросить, сколько получают кондукторы и какой у них в среднем сбор за смену, какой график работы… Одумался, не спросил. Мотнул головой, уставился в окно, за которым светится тысячами разноцветных огней вечерний город.

Еще завтра, послезавтра – и суббота. Два совсем свободных дня. Может быть, выберутся семьей на дачу. Там много бы еще надо сделать до снега. Пора и яблоньки, вишни, клубнику укрыть, ботву и мусор сжечь, развинтить поливные трубы… Да, обязательно надо съездить. Погода как раз самое то. А через неделю, глядишь, уже и зима навалится…

На качелях на детской площадке сидит человек. Слегка отталкивается ногами от земли, покачивается, и по двору, в прохладном, мертвеющем воздухе плывет ленивый, наводящий тоску и беспокойство скрип заржавевших подшипников.

Алексееву до своего подъезда остается десятка два шагов. С качелей окликнули: «Илья! Илья, погоди». Илья Павлович узнал этот голос. Поморщился, остановился.

К нему шел Максим Петров. В старом плаще, патлатый, щетинистый, заметно постаревший за те несколько месяцев, что они не встречались.

– Здравствуй, Илья, – тревожным, опасливо-заискивающим голосом поздоровался Максим, протянул руку.

– Здравствуй.

– Как живешь? М-м… Как семья?

– Да так же. – Алексеев пожал плечами. – Всё так же.

От Максима попахивало свежей водкой, но пьяным он не казался – скорее растерянным и расстроенным.

– Слушай, я тебя тут жду… часа два просидел. Как знал, что ты пойдешь. Все порывался уходить, поздно ведь, а что-то не пускало – ждал. Дождался вот.

– Н-да, – кивнул Илья Павлович. – И что? – Он стал раздражаться и злиться. – Денег занять?

– Нет-нет, – не слыша его раздражения, отмахнулся Максим, – денег не надо. Надо поговорить. А?

– Нет, Максим. Я спешу домой.

– Пятнадцать минут. Можешь ты уделить старому университетскому товарищу пятнадцать минут раз в полгода?

– Сегодня не могу, – твердо ответил Илья Павлович.

Максим жалобно смотрел на него. Потом почти шепотом, вкрадчиво сообщил:

– А завтра может и не быть. В курсе?

– Кончай, Максим, – снова поморщился Алексеев, нетерпеливо переступил с ноги на ногу. – Заходи как-нибудь, поговорим. Сейчас у меня действительно нет ни сил, ни времени.

– Кху… Ты же знаешь, что к вам я не пойду, зачем и приглашать…

– Почему?

– А тебе жена ничего не говорила? – удивился Максим.

– О чем?

– М-м, странно… Я, короче говоря, принес стихи… ей… Отвергли.

– И что, из-за этого?…

– А этого мало?! – В голосе Максима послышались слезы. И он снова попросил: – Пойдем, Илья, поговорим пятнадцать минут. И разбежимся.

– Пойдем, – вздохнул Илья Павлович.

В ближайшем кафе они заняли столик. Максим заказал две водки по сто граммов и два бутерброда.