Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

Вот перо и вот чернила –
Вечной мудрости приют,
Сколько душ погибло тут,
Скольких слава возносила
За писанья тяжкий труд.[35]

Я быстро усвоил проникшую из арабской поэзии манеру писать стихи о любовной страсти. Девушка – предмет вожделения – лань, газель, которую хочет заарканить влюблённый охотник. Она – преследуемая, и она же – хозяйка отношений, ибо в её власти освободить очарованного ею от снедающей страсти. Хоть глубокие душевные переживания любви при этом не предполагаются, однако одержимый влечением юноша, впрочем, может быть не только юноша, на грани безумия. Она – объект желания – и солнце, и луна, и свет, и тьма; она воскресает и убивает. «Слёзы влюблённого обильней дождей»; разлука с газелью грозит смертью. Одним словом – караул! С одной стороны, меня занимает общепризнанная тема любовного томления, вина и радостей жизни; с другой – образцом служат стихи ибн Гвироля о бренности бытия, скоротечности наших дней и необходимости найти высший смысл пребывания в этом мире.

Не стоило большого труда усвоить правила написания стихов восхвалений, в которых нужно перечислить достоинства человека, будь то знакомый или просто заказчик, который заплатит в зависимости от того, насколько наделю его воображаемыми добродетелями. То есть если он не умён, не щедр и не пользуется уважением, значит, нужно придумать что-нибудь замечательное о нём. Не зря же стихи восхваления пишутся на заказ и за них платят деньги. Завершают подобные вирши добрыми напутствиями и надеждой на благосклонность к пишущему их. Хвалебные и дружеские оды, даже если они не отражают достоинства адресата, побуждают того соответствовать написанному – быть лучше, добрее. Однако настоящее вдохновение приходит, когда пишешь не за деньги, а по побуждению души; тут уж и впрямь звучат искренние, неподдельные чувства. Не чужд мне и обличительный пафос в отношении самодовольных, ограниченных соплеменников.

Я быстро сориентировался в окружающих меня «братьях-поэтах»: для одних писание стихов – потребность души, самовыражение, для других – повод провести время, выпить, а стихи – всего лишь забава, погремушки. Вот уж который раз, когда мы расходимся по домам, за мной, уверяя в привязанности и дружбе, следует не самый молодой, увядший, словно выцветший, собутыльник. Пишет вирши такие же унылые, как сам, однако изображает из себя знатока и с умным видом делает замечания другим. Вот и сейчас не слышит, вернее, не хочет слышать меня; я говорю, что после ночи возлияний, когда уже светает, хорошо бы нам разойтись по домам и выспаться. В первый раз, оказавшись в незнакомой компании, я был тронут его вниманием. Однако этот стихоплёт с бесцветными глазами идёт следом и во второй, и в третий раз. Уверяет, что заглянет ко мне всего лишь на минутку. Однако, оказавшись в комнате, тут же устраивается на диване и просит выпить. В следующий раз, когда этот неприкаянный тип, как само собой разумеется, увязался за мной, я сказал:

– Извини, сегодня нельзя, ко мне приехали гости. Завтра пойдём к тебе.

– Ладно, приглашаю, – кисло улыбнулся собрат по перу.

Каково же было моё недоумение, когда он, клянясь в дружбе на всю жизнь, вместо вина, которым всякий раз обещал угостить меня, поставил на стол кувшин с водой. Вспомнилась строчка из стихотворения ибн Гвироля, оказавшегося в подобной ситуации – хозяин подал воду вместо вина: «Я скоро мокрою лягушкой стану и квакать как начну – не перестану». Впрочем, подобный приём не испортил мне настроение. Вот только подумал: «Не хвалил ли он мои стихи в надежде на щедрое угощение?» Переоценил он содержимое моего кошелька, у меня самого часто нет денег купить вино даже на Шаббат. Человек, у которого я оказался в гостях, напомнил дворовую собачку, которою я угощал по дороге в хедер. Глядя на меня преданными газами и виляя хвостом, она незаметно как бы само собой слизывала не только то, что я приносил ей, но и мой завтрак.

Независимо от наличия денег, живу в предвкушении славы, удачи. У меня растут крылья за спиной – я жду, ищу любви! Чуть ли не каждая проходящая мимо девушка видится мне жрицей любви. При этом помню, что «Святой, благословен Он, каждый день благословляет холостяка, живущего в большом городе и удерживающегося от греха».[36] В большом городе, где тебя никто не знает, труднее устоять от соблазна ни к чему не обязывающих отношений. Вот и ибн Гвироль, согласно воспоминаниям современников, не ходил в «дома радости», где тихая музыка, аромат духов и юные рабыни с шелковистой кожей расслабляют плоть.