Йеллоуфейс

Недавно из Twitter я узнаю, что моя подопечная Эмми Чо подписала контракт с бывшим литературным агентом Афины Джаредом — хищной акулой, известной сделками на шестизначные и семизначные суммы. Как наставница, я за нее рада, но испытываю всплеск беспокойства всякий раз, когда Эмми делится своими хорошими новостями. Я опасаюсь, что она со мной сравняется; что ее неизбежный контракт на книгу ознаменуется авансом бoльшим, чем мой; что она продаст продюсерской компании права на фильм, а та реально пристроит его в студию, и тогда ее слава превзойдет мою, а в следующий раз, когда мы встретимся на каком-нибудь литературном рауте, Эмми Чо лишь поприветствует меня холодным, надменным кивком.

Конечно, единственный способ продвинуться вперед — это поразить мир своим следующим проектом.

Только я понятия не имею, что это может быть.

Как-то утром мне звонит Бретт, якобы просто перемолвиться. Некоторое время мы обмениваемся любезностями, а затем он спрашивает:

— Ну, как там дела на литературном фронте?

Я знаю, что за этим стоит. Все ждут моего следующего захода, и не только потому, что у издательского дела такое короткое плечо популярности. Он, как и Даниэла, полагает, что если я в скором будущем сумею разродиться продолжением «Последнего фронта» — чем-нибудь явно не заимствованным и не столь завязанным с Афиной, но при этом со всей характерной живостью Джунипер Сонг, то мы сможем развеять остаток всех пересудов раз и навсегда.

Я сокрушенно вздыхаю.

— Честно признаюсь: пока ничего нет. Идеи как-то повыветрились. Поиграла тут с некоторыми концепциями, но ничего по-настоящему не прижилось.

— Да ладно, все в порядке.

Сложно сказать, раздражен он или нет. Мы заводим этот разговор уже в третий раз, и я понимаю, что часики тикают. Жестких сроков нет — контракт с Eden я подписала всего на одну книгу, — но в нем оговаривается, что Даниэла имеет право на первое знакомство с моей следующей работой. Бретту нужно ей что-нибудь показать, причем довольно скоро, пока мы еще под сенью ее благосклонности. А иначе кто знает, какие другие издатели захотят меня пригласить в следующий раз. И захотят ли вообще.

— Творчество нужно изливать, когда оно льется; я это понимаю. Просто у тебя сейчас есть социальный капитал, и лучше всего ковать железо, пока горячо…

— Да знаю я, знаю. — Я прижимаю пальцы к вискам. — Просто пока не приходит ничего, что бы меня в самом деле зацепило. Когда пишешь, нужно же этим реально дышать, ты меня понимаешь? В этом должен быть вес, важность…

— Это необязательно должен быть шедевр, Джуни. Мы ведь не метим на Пулитцеровку. Даже не нужно глыбы вроде «Последнего фронта». — Бретт делает паузу. — Тебе просто нужно что-нибудь опубликовать. Не принципиально, что именно… Да хоть что.

— Ладно, Бретт.

— Ты ведь меня слышишь?

Я закатываю глаза.

— Громко и отчетливо.

Мы прощаемся. Бретт вешает трубку. Я вздыхаю и возвращаюсь к своему ноутбуку, где уже не первую неделю укоризненно зияет девственно-чистый вордовский файл.

Проблема не в отсутствии идей. У меня их полно, как и времени, чтобы воплотить их в полноценные черновики. Только теперь, когда обязательства по раскрутке «Последнего фронта» снялись, у меня нет оправдания тому, чтобы простаивать. Бретт в своем нетерпении прав: я уже больше года даю расплывчатые обещания насчет предстоящих проектов, но ничего из них не материализуется.

Моя проблема в том, что каждый раз, когда я сажусь писать, все, что я слышу, — это голос Афины.

«Последний фронт» предполагался как одноразовое сотрудничество. Исследования и мозговой штурм Афины, мои проза и полировка. На протяжении тех лихорадочных недель я ощущала чудесную, таинственную алхимию, вызывая в воображении ее голос из загробного мира и встраивая в него свой собственный. От нее я не зависела — мне никогда не было нужно, чтобы она писала, — но те совместные упражнения придавали мне уверенности в то время, когда мне ее недоставало. Мое перо при этом обретало прочность; я чувствовала, что пишу по ее следам.

И вот теперь, когда я пытаюсь двигаться дальше, она не оставляет меня в покое. Большинство авторов признается, что слышит своего «внутреннего редактора» — некоего скептика, который придирается и препятствует их попыткам сделать первые наброски. Так вот, мой цензор принял облик Афины. Она высокомерно просматривает и отвергает каждую мою идею для рассказа. «Слишком банально. Слишком шаблонно. Слишком бело». Еще суровей она на уровне предложений. «Ритмика сбивчива. Образность не та. Опять деепричастие? Ну, знаешь…»

Я пыталась ее блокировать, проталкиваться, писать вопреки и даже назло ей. Но именно в такие моменты ее смех становился громче, а насмешки — злей. С этого времени мои сомнения только усиливаются. Кто я такая, чтобы воображать, будто могу добиться чего-то без нее?