Йеллоуфейс

Все то время, что я сквозь прерывистые рыдания рассказывала, Афина держала меня за руку. Она обсудила со мной расклады, провела меня по всему списку ресурсов кампуса и помогла решить, хочу ли я обратиться за консультацией (да) или сообщить об Эндрю в полицию, чтобы на него завели дело (нет). Более того, она пошла со мной на мой первый прием к доктору Гэйли, где мне поставили диагноз тревожности, распаковав все то дерьмо, что я носила с собой после смерти отца, и изучили механизмы преодоления, которыми я пользуюсь до сих пор. А заметив, что я не пошла на ужин, она оставила мне под дверью еду из кафетерия. Позднее, уже ночью, она прислала мне фотку со щеночками и подписью: «Надеюсь, тебе снится это!»

В течение двух недель Афина Лю была моим ангелом-хранителем. «Какая же она добрая», — растроганно думала я. И полагала, что наша дружба навсегда.

Однако дружбы первокурсников непрочны. Ко второму семестру я уже вращалась в своих кругах, а Афина — в своих. Мы все еще улыбались и махали друг дружке, встречаясь на расстоянии в столовой. Ставили лайки в посты друг друга в Facebook. Но не было уже задушевных бесед на полу в наших комнатах, с обменом историями об авторах, с которыми мы бы мечтали встретиться, или о литературных скандалах, о которых прочли в Twitter. Не было и взаимной переписки во время занятий. «Возможно, — думала я, — это от чудовищности того, чем я с ней поделилась. Она и погубила славную дружбу в зародыше». Есть соразмерные уровни интимности. Ты не можешь сказать: «Кажется, меня изнасиловали, только я точно не знаю», когда вашим отношениям всего третий месяц от роду.

Между тем жизнь шла своим чередом. Об Эндрю я забыла или, по крайней мере, похоронила его так глубоко в глубине сознания, что он не всплывал вплоть до сеансов терапии много лет спустя. Мозг девушки-первокурсницы поразительно способен к избирательной амнезии; похоже, это реакция выживания. У меня появились новые, более близкие друзья, никто из которых не знал о том, что произошло. Засосы, понятное дело, сошли. Я освоилась в университете, перестала ходить на вечеринки, где выставляла себя на посмешище, и с головой окунулась в свою курсовую работу.

И вот в одном из богемных журналов Йеля, претенциозной «желтушке» под названием «Уроборос», вышел первый Афинин рассказ. Событие достаточно знаковое — обычно первокурсников в «Уроборосе» не печатают (по крайней мере, я об этом не слышала), и мы все купили по экземпляру в ее поддержку. Свой журналец я принесла в комнату, думая приступить к чтению. Ревность меня, признаться, покусывала — я ведь и сама несколько месяцев назад носила туда свой опус, но меня бесцеремонно отправили с порога. И я, еще не отойдя от обиды и азарта, из спортивных соображений зашла к Афине и зачитала ей для оценки несколько особенно остроумных, на мой взгляд, строк из рукописи.

Сейчас я открыла номер на двенадцатой странице — тот самый рассказ Афины — и обнаружила, что на меня смотрят мои собственные слова.

Но это были не совсем мои слова. Просто мои чувства, вся их сбивчивая неразбериха, выраженная в чистом, несколько урезанном, но утонченном стиле, на который у меня тогда не хватало выразительности.

«И хуже всего то, что я не знала, — рассказывала главная героиня. — Я в самом деле не могла сказать, было ли это изнасилованием, хотела ли я этого, произошло ли вообще что-нибудь, была ли я рада, что ничего не произошло, или же, наоборот, хотела, чтобы что-то произошло просто для того, чтобы я могла сделать это более важным, чем есть на самом деле. Место между моих ног — это лакуна. Нет ни воспоминаний, ни стыда, ни боли. Все это просто исчезло. И я не знаю, что теперь делать с этой неполнотой».

Рассказ я прочитала от начала до конца, а затем еще и еще раз, с каждым прочтением обнаруживая все больше и больше сходства, узнавая частные детали, измененные либо с поразительной ленью, либо с безразличием. Парня звали Энтони, девушку — Джули. Они пили клубничный напиток «Шведка». И оба проходили один и тот же курс античной философии. Он пригласил ее к себе посмотреть «Хоббита».

— Рассказ у тебя неплохой. И тема такая интересная, — сказала я Афине за обедом, магнитя ее взгляд (интересно, как она будет выкручиваться). «Я знаю, с кого ты содрала».

Но она взирала абсолютно невинно и одарила меня вежливой, ничего не значащей улыбкой — той самой, которую потом регулярно дарила фанатам из-за столов на автограф-сессиях.

— Спасибо, Джунипер. Очень любезно с твоей стороны.

Больше мы никогда не говорили ни об этой истории, ни о том, что случилось с Эндрю.