Иеро не забыт. Романс будущего

ТАЙГ - великий хвойный лес Канды, не похожий, однако, на древний; содержит много лиственных деревьев и даже некоторые виды пальм. Деревья в среднем стали выше, на далеком юге растут еще более гигантские деревья.

ТЕМНОЕ БРАТСТВО - собственное наименование союза Мастеров Нечистого. Используя слово «темный», они подчеркивают, что пытаются завоевать мировое господство и уничтожить жизнь; они гордятся этим, понимая, что главное зло исходит от них. Аналог этой организации - существовавший когда-то сатанизм.

ЧЕСПЕК - небольшое королевство на побережье Лантического океана, часто выступающее в союзе с Д'Алва и столь же часто воюющее с этим своим непосредственным соседом. Название государства происходит, быстрее всего, от Чесапикского залива.

ЭЛИВЕНЕРЫ - Братство Одиннадцатой Заповеди («Да не уничтожишь ты ни Земли, ни всякой жизни на ней»). Группа ученых, экологов и социологов, которая образовалась после Смерти с целью сохранить человеческую культуру и знания, проповедующая любовь ко всему живому. Эта группа проникла во все сферы социальной жизни человечества и постоянно противостоит Нечистому, открыто и тайно.

СКАЗКА О ВТОРОЙ ПОПЫТКЕ, ИЛИ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

I

И тебе обиды нету

В том, что было до потопа.

А. К Толстой

Долгое время занимал меня этот вопрос, хотя ответ на него, казалось бы, самоочевиден: почему такой невероятной эмоциональной привлекательностью обладает Всемирный Потоп? Не о том речь, был он в действительности или нет. И не о том даже, по каким причинам встречается он в преданиях едва ли не всех народов - шумерский Утнапиштим; греческие Девкалион с Пиррой; библейский Ной, наконец, со всеми его чистыми и нечистыми… Оставим эти проблемы историкам, поскольку нас с вами, милостивые государи и государыни, занимает все-таки литература - по крайней мере, в первую очередь.

Не суть важно за какие грехи, но неизбежно обрушиваются на род людской божьи кары: над

Южной ли Америкой, как свидетельствует о том кечуанский эпос Пополь-Вух, над Месопотамией ли, да хоть надо всем земным шаром, в конце концов, - повсюду рано или поздно разверзаются хляби небесные. И хлещут немилосердные ливни- то сорок дней и сорок ночей, а то и вовсе сорок лет. И гибнет, гибнет все живое, оставляя на расплод лишь парочку - как правило - праведников. Но вот что любопытно: вслушайтесь в себя; жалко ли вам этот самый - то ли в грехах погрязший, то ли гордынею обуянный - род человеческий? (Об и вовсе уж ни в чем не повинных братьях меньших тут и говорить не приходится.)

Так нет ведь - не скорбим мы о них в душе, ничуть! Вот за судьбой уцелевших - следим. С большим или меньшим интересом, но следим. И сопереживаем. Причем не потому вовсе, что праведники они, а потому, что - уцелевшие. Скажу больше: всечеловеческие катастрофы влекут, и влекут властно. Не случайно прекрасный украинский писатель Юрий Смолич нарек их когда-то -прекрасными катастрофами-. Это любопытный психологический феномен, весьма заслуживающий того, чтобы поговорить о нем подробнее. Вот давайте и предадимся сей интеллектуальной усладе, пытаясь разобраться, в чем же здесь суть.

Нет, картины гибнущего мира - сколь бы впечатляюще ни были они описаны - не влекут сами по себе. И те сравнительно немногие произведения (ведь речь всё же о художественной литературе, а не о древних эпических сводах), на страницах которых автор ставит на истории человечества жирный финальный крест, даже если и читаются с неослабным интересом, то оставляют по себе впечатления и воспоминания тягостные. Возвращаться к ним желания не возникает.

Иное дело - повествования о выживших.

Потоп может обретать в них любые обличья. Пришествие триффидов в романе Джона Уиндэма-разве же оно не суть ипостась Всемирного Потопа? Или джек-лондоновская Алая чума или Мор в превосходном раннем романе не известного у нас пока, к сожалению, американского фантаста Алгиса Будриса Иным не к спеху сгинуть; или атомная война в Мальвиле Робера Мерля. Но в какие бы одежды Потоп ни рядился, какими бы причинами ни был он вызван к жизни - итог всегда один. Мир меняется - радикально или не слишком; от человечества остается горстка.

Но перед нею - горсткой этой - снова, как некогда, лежит бескрайний мир; новый, неведомый, непознанный, он открывает и новые возможности. Но ей - горстке этой - предстоит новое восхождение, перед нею встает перспектива новой истории.