Иероглиф

– В общем, его мать тоже стала девкой и замуж собралась. Бабка опять начала рекламировать тот же сервиз, который в погребе лежал, вот я вам его подарила! А сама жмотится. И наконец, хохол этот собрался жениться. Мать его говорит: вам пока негде жить, вы же по общежитиям скитаетесь. Вот будет у вас свое жилье – тогда и поставите сервиз в красный угол. С тех пор и повелось: как приедет мать к ним на день рождения или на годовщину свадьбы, все вспоминает, что, мол, ждет этот сервиз, который им полагается получить. Наконец в конце прошлого года приехал хохол со своей женой к матери на Новый год, она уж старая совсем стала, ослабела и характером, и физически. И она опять затянула свою песню про тот сервиз. Тут жена его подскакивает, руки в бока, и давай подначивать: вот, мол, я сейчас слазаю в погреб и достану этот сервиз, да и увезем его – и жить нам уже давно есть где, да и дочка скоро замуж выходит. Мать как-то немножко рассердилась и говорит: лезь давай, если тебе не терпится.

– Жинка погриб видкрыла, оттуда сыристю понэсло, вона лесницу прыставыла и полизла…

– Хохол говорит, что жена погреб открыла, там долго шарила – нашла вроде что-то, кричит: помогайте, давайте, а то разобью. Мать сунулась было к ней помочь, да по неловкости крышку погреба-то и захлопнула. И эта крышка прямо со всей дури стукнула по этому сервизу, который в руках держала жена, в коробке он был. А коробка уже старая, видать, подгнила со дна. Сервиз и разбился… Так его никто и не увидел – только осколки валялись всюду в погребе.

– Вылизае жинка моя з погриба, зла уся била, губы трясуться, ий крышкою погриба по голови досталось… И ну мою маму за косы трипаты, крычить: ты, стара видьма, тянула резыну з цим сервизом, у гроб його з собою положыты надумала. У гробу карманив нема.

– Короче, жена эта распалилась и стукнула мать головой обо что-то… а много ли старухе надо? Мать в тот же вечер и померла…

В общем, пришлось ему вину на себя взять. Чтоб жене не идти в тюрьму.

– А… – протянул китаёз. – Много дней рассказывает…

Китаец несколько раз покачал головой, достал из кармана бумажный носовой платок и протянул хохлу, чтоб тот вытер слезы.

Пришел Ромин черед рассказывать, за что арестован. Врать не хотелось. Поэтому решил, что будет краток и, по возможности, правдоподобен.

– А я судью зарезал… – нехотя сказал он. – Китайскими шмотками торговал в переходе. Менты взяли, привели в суд. Судья выписала о-огромный штраф. Где мне денег взять? Я ее и зарезал. Прямо в зале суда. Теперь она мертвая лежит.

Китаёзы замерли и с уважением посмотрели на Рому.

– В Китае за это казнь. На площади, – сказал старшой.

– А в России – тюрьма.

– В России – хорошо…

На следующий день хохлу принесли «путевку» в лагерь. Он собрал свои шмотки, смахнул слезу и прощально махнул рукой:

– Ну, шо, чилдринята, пиздуйте до скулки!

Китайцы вопросительно посмотрели на Рому. Рома перевел:

– Хохол говорит вам: «Учиться, учиться и еще раз учиться!»

Китайцы заулыбались. И повторили: «Пиздуйте до скулки».

…От государства Роме полагался адвокат. Это был тертый во многих местах мужичок, узкоглазый, морда у него была как сковородка. Почти все жители этого края либо уже мимикрировали под желтолицых, либо успели с ними крепко породниться кровью.

Адвокат сказал, чтоб Роман звал его Василий Иваныч. Он несколько раз настойчиво спрашивал Романа:

– Ты руководил бригадой?

Романа вопрос удивил.

– Вы что?

– Да я-то ничего. Следователи считают, что руководство бригадой осуществлял ты. Что именно ты выступал под кличкой «Шаман».

– Вы меня разыгрываете? – еще раз удивился Роман. – Это глупо. Я никем не могу руководить, я слишком молод. Кто меня будет слушать?

– Это ты маме своей расскажешь. А мне не надо. Руководить терактом – легко. Трудно руководить строительством, сельским хозяйством… чем-то хорошим руководить тяжко, это ты, сынок, учти. Тут ты ничего следователям не докажешь. А собрать молодежь на плохое – это просто.

– Пусть они доказывают, что я руководил, – сказал Роман.

Адвокат сощурил свои узкие глаза в добрых морщинках:

– Сейчас уже есть такой прибор – полиграф, он показывает, не врет ли подследственный. Еще никому не удалось соврать полиграфу.

Что-то Роману подсказывало, что никакого полиграфа в этой провинциальной тюрьме нет, но ночью, наверное, придет какой-нибудь «полиграф», накроет подушкой и будет бить в профилактических целях, и надо готовиться дать отпор. Он зажал между пальцев кусочек бритвы. На всякий случай.

…Ночью лежал Роман недвижимо, прислушивался к шорохам и внешне имитировал глубокий сон. А сам думал, что же с ним в конце концов будет. Может, он выбрал неправильную линию поведения, и надо было честно рассказать следствию про Шамана? Впрочем, если Т. раскололся и сам все рассказал, то наверняка все рассказал и про Шамана. И нет смысла добавлять.

Только глаза Романа стали сами собой смыкаться, как раздался шорох, и со своей шконки сполз один из китайцев, старший, тот, что переводил иероглифы Линя, и крадучись направился к Роману.