Иероглиф «Любовь»

– Да что там... – махнула рукой императрица. – Лу, я не хотела об этом спрашивать, но неужели ты до сих пор...

– До сих пор и навсегда, моя госпожа. – Господин Лу Синь наконец-то осмелился посмотреть прямо в глаза императрицы. – Это неизменно, как восход и закат солнца. Я ничего не могу, да и не хочу с этим поделать. Пусть девицы из высокородных семейств перестанут надеяться на мой счет. Если угодно, я могу пустить во дворце слух, что я евнух.

– Что за чепуха, Лу! И не смей даже! О, если б ты знал!..

– Что, моя государыня?

Императрица помолчала, затем вздохнула:

– Довольно разговоров. Так говоришь, послы от владыки Хошиди?

– Да, императрица.

– Надо идти. Проводи меня, Лу. Сегодня слишком тихий день – от такой тишины кружится голова и тело не хочет мне повиноваться.

Императрица Фэйянь в сопровождении господина Лу Синя покинула храм. И хотя у храма ее, как обычно, поджидали носильщики с паланкином, императрица предпочла пройтись пешком до Непревзойденного дворца. Она не уставала любоваться отстроенными заново башнями и беседками, редкостными деревьями, привезенными из дальних стран, цветниками и рукотворными озерами, в которых плавали зеркальные карпы... Лу часто сопровождал государыню в таких прогулках.

У парадных покоев Лу поклонился:

– Позвольте мне оставить вас, государыня. Будет нехорошо, если повелитель Баосюй снова увидит нас... вдвоем.

– Да. Но Баосюй здесь ни при чем. Он не ревнив. Скорее будет нехорошо, если нас заметят мои придворные дамы. Вот уж кому лучше на язык не попадаться!

Императрица вошла в покои. Лу некоторое время смотрел на закрывшуюся за Фэйянь дверь, а затем развернулся и зашагал к Башне Мастерства, всецело отданной в его распоряжение.

... Послов, оказывается, принял Баосюй. Императрица подумала, что за это опять получит нагоняй от своего золотоглавого муженька – тот страшно не любил всякие дворцовые церемониалы, приемы и празднества. Впрочем, Фэйянь его понимала – ей и самой все это было не по душе.

И предполагаемый нагоняй не замедлил себя ждать.

– О, вот и ты! – ехидно поприветствовал Фэйянь дракон. – Опять устроила себе отдых и слиняла с престола?

– Я молилась, Баосюй! – сурово сказала императрица. – За благо страны.

– Уиг-м-м! Для блага страны нужны труды, а не молитвы. Впрочем, это мое личное суждение. Я всегда плохо относился к богам. Потому что сам почти бог.

– Баосюй!

– Ну, извини. Иди, поцелуй меня. У меня сегодня дымное настроение.

– Какое?! – переспросила Фэйянь, ласково прикасаясь губами к драконьей чешуе.

– Дымное, – вздохнул дракон. – Знаешь, когда из пасти не огонь, а только дым идет. И от этого так тоскливо и хочется куда-нибудь улететь... Если бы не ты, милая...

– Что тогда?

– Улетел бы я отсюда, – Изумрудные глаза дракона заволокла золотистая пленка– так было всегда, когда дракон принимался мечтать. – Возрождать страну, наводить порядок – это все, конечно, замечательно. Но... не знаю, как это бывает у людей, а драконы паршиво себя чувствуют, когда изо дня в день видят лишь стены, придворных дам...

– О, я в этом тебя понимаю!

– Города, поля, чиновников, прошения, подношения... А где-то вне всего этого ждет море. Море ждет, а я... Совсем не там! Потоскуешь-потоскуешь, да и впадешь в спячку. Знаешь, отчего драконы впадают в спячку?

– Отчего?

– Оттого что сны им становятся милее яви.

– Баосюй, ты разлюбил меня?

– Как была дурочка, так и осталась, хоть и императрица, – удовлетворенно заявил дракон, обнимая Фэйянь лапой за талию и притягивая к себе. – Я похож на выжившего из ума?

Фэйянь уютно устроилась в объятиях своего дракона и сказала:

– Море, говоришь?

– Море, милая. Но совсем не такое, как здесь. Оно живое, дышит, жалуется, смеется и плачет. И ты смеешься и плачешь вместе с ним. Оно меняет цвет, в нем купается радуга, в нем отдыхает солнце от дневных трудов. Там подводные дворцы из халцедона и топаза сверкают среди водорослей, как глаза влюбленных женщин. А воздух над морем! Я бы отдал все, кроме, конечно, тебя, за глоток этого воздуха!..

– Баосюй, значит, ты поймешь меня?

– Ты о чем, милая?

Фэйянь вздохнула, прижалась к чешуйчатой груди.

– Я не хочу быть императрицей, – сказала она, – И не вздумай ронять меня на пол, изображая удивление. И дай мне все сказать.

Дракон молчаливо стиснул ее покрепче.

– Я много думаю об этом в последнее время, – заговорила Фэйянь. – Может быть, это малодушие... не знаю! Но мне кажется, я сделала для Яшмового престола все, что могла. Что было моей задачей? Вернуть в людские души веру в справедливость, восстановить попранную династию Тэн. Я сделала это. Но разве лишь для того я родилась? Что дальше? Я буду жить, править и стариться, издавать законы, карать и миловать, воевать и объявлять мир, но не этого хочет моя душа! Когда ветер касается моего лица, мне хочется плакать, потому что я чувствую, как с этим ветром из меня уходит весна жизни! И остается лишь дворец и... придворные дамы.

– Да, придворные дамы – это нечто, – хмыкнул Баосюй. – Ну что ты... Не реви.

– Я и не реву, – неубедительно солгала Фэйянь. – Если бы можно было...

– Что?