Иероглиф

Максим, не отрываясь от стены, повернул голову направо настолько, насколько это позволяли сделать шея и плечо, в которое он уткнулся подбородком. Очки пришлось опять спустить на кончик носа, чтобы лучше осмотреться и осознать, что краска, которую он принял за бурую, очень явно отдает красным. Натянутый поверху навес, отяжелевший от большой лужи, собравшейся в его центре, но все еще трепыхающийся по краям от порывов ветра, ставшего очень нервным от зажатости в этом узком колодце, не позволял дождю плевать в лицо Максима, и его воспаленные глаза в кои-то веки за эту дождливую непогоду могли во всех подробностях рассмотреть творившееся в переулке.

Оказывается, трудяга-маляр, не удовлетворившись стенкой противоположного дома, покрасил еще и асфальт, и железную сетку, зачем-то перегораживающую арку, и, как сначала предположил, а потом удостоверился в этом Максим, осторожно мазнув там указательным пальцем, — стену дома-близнеца к которому он прижимался.

Такое трудолюбие производило впечатление, а новый колер данного закутка должен был оказать неизгладимое воздействие на ни в чем не виноватых ранних случайных прохожих, которые и позвонили в милицию. А чуждый эстетству милицейский патруль, примчавшийся через пару часов по вызову, зевая и матерясь, по полному достоинству оценил малярные и, как потом оказалось, — хирургические, изыски, со страху и спьяну стал вызывать все имеющееся в городе и правительстве высокое начальство, не-соображая даже — конкурирующая ли это контора, или дружественная.

Под застывшим шершавым слоем коросты палец-Максима обнаружил еще вязкий и почему-то теплый пласт краски, которую он подцепил и поднес к глазам. Так, в первоначальном цвете он не ошибался — густо-красный, прямо на глазах от воздуха, ветра и влаги переходящий в черный. Максим кончиком языка попробовал это. Да, странные нынче пошли маляры — красят по ночам, красят не только стены, но и асфальт, а вместо краски, водоэмульсионной или там, в крайнем случае, мастики, используют… Максим еще раз лизнул испачканный палец, проверяя себя. Да, это была кровь.

Сплюнув и вытерев большим клетчатым платком сначала язык, а потом палец, Максим теперь все внимание перенес с окраски на убранство этого странного места. Будь здесь ночью настоящий маляр, то после него, наверное, остались бы пустые и початые банки из-под краски, лака и ацетона, испачканные ведра, в которых он смешивал их, добиваясь нужного колера, консистенции и объема для окраски намечаемых площадей, замызганные рукавицы и бумажные шапки, свернутые из старых пожелтевших газет, слипшиеся и не подлежащие отмыву в бензине кисти всех размеров и форм, связанные узлами веревки и обломки ДВП, на которых проверяли качество и цвет получившейся смеси. Нынешний умелец, учитывая специфику используемых им компонентов, также оставил здесь полный бардак из подручных материалов.

Больше всего это напоминало неубранную анатомичку. Неаккуратный паталогоанатом-любитель кромсал исследуемые объекты яростно и вдохновенно, словно силился найти в них, по крайней мере, проглоченные золото и бриллианты. Только он почему-то не ограничился поисками в желудочно-кишечном тракте, а посчитал своим долгом разобрать этих несчастных на столь мелкие части, что было затруднительно определить не только физиологическое назначение разбросанных повсюду кусков, но и даже — сколько же особей рода человеческого подверглись этой чудовищной вивисекции.

Максим заинтересовался валявшимися почти у самых его ног кусочками, походившими на крупные осколки керамической вазы. Шальные дождинки сбили с них напластования крови, очистив вогнутые желто-белые поверхности, в которых капли воды скапливались крохотными подрагивающими лужицами. Отставив в сторону стойку ограждения, Максим шагнул внутрь места происшествия и присел рядом с осколками, подобрав предварительно повыше свой плащ, что бы тот не возился по кровавым ошметкам. Несколько минут он разглядывал их очертания, все больше убеждаясь в верности своего первого впечатления — из этих кусочков можно сложить вполне связную мозаику.