Иероглиф

Павел Антонович выудил из кармана своего черного френча опасную бритву, ловко вытащил лезвие несколько секунд любовался ее серебристым сверканием в этой юдоли страха и безнадежности. Человек во все глаза смотрел на страшный предмет и судорожно сглатывал, пытаясь промочить слюной высохшее горло. Он догадывался, что сидящий перед ним человек не цирюльник. Не имея возможности двигаться и попытаться хоть как-то уклониться от медленно-медленно тянущегося к нему прямоугольного лезвия, пленник попытался заговорить, но из разрывающегося рта не вылетало ни звука. Только клокочущее шипение. Бритва уперлась в правую ключицу, поразмышляв, спустилась на два сантиметра пониже и погрузилось в кожу.

Максим впервые в этой своей жизни увидел, как может на глазах бледнеть лицо, еще мгновение назад отливающее синевой и чернотой подкожных гематом, но впечатления на него это не произвело. Было заметно, что человек оставил все попытки пошевелиться и даже дышать полной грудью, и только смотрел на бритву, торчащую из груди. С едва заметным усилием бритва стала погружаться еще глубже в тело, пока не уперлась во что-то очень твердое. Из раны не вытекло еще ни капли крови, и казалось, что Павел Антонович демонстрирует какой-то особый фокус, наподобие знахарей, проводящих полостные операции голыми руками без анестезии и крови.

Затем он также медленно стал тянуть бритву вниз к животу, привстав со стула, чтобы прилагать большие УСИЛИЯ к трудно поддающейся человеческой плоти. Лезвие с тихим хрустом взрезало кожу и мышцы, оставляя после себя чудовищную раскрытую рану, на Дне которой можно было разглядеть белесые островки ребер. Кровь так и не появилась, а человек медленно, но верно превращался в живой, пока еще, экспонат анатомического театра, где мертвые помогают живым.

Максим стряхнул с себя наваждение и вышел из комнаты в кухню. Вика все еще продолжала носить банки в уже окончательно забитую печь. Максим, прислонившись к косяку, понаблюдал за ее челночными полетами, затем отобрал у нее кочергу, переставил плитку на подоконник и одним движением, как заядлый гольфист, смел ею со стола грязную посуду. Банки, тарелки, ложки веером разлетелись по комнате, разбиваясь на крупные и мелкие осколки, выплевывая во все стороны комочки каши; произведя при этом такой шум, что в дверь выглянул обеспокоенный Паве Антонович.

— А, убрались, — одобрил он, — Вика, ты мне нужна, ты, Максим, отправляйся в магазин.

Вика стряхнула с себя перловку, подхватила компьютер и, не оглянувшись на Максима, исчезла вслед за Павлом Антоновичем. А Максим выбрался на улицу и выехал на поиски провизии. Не успев как следует разгореться, день шел к концу. Дождь не перестал, прошедшая гроза, очистив улицы от мелкого мусора, нанесла мусор крупный, и Максим несколько раз объезжал не к месту валяющиеся смятые в гармошку листы жести, завязанные узлом фонари, трупы захлебнувшихся собак и кошек, и даже один перевернувшийся танк.

Ближе к центру улицы оживали. Уцелевшие фонари хоть и кое-как, но все же освещали небольшие пятачки у своего основания, по тротуарам ходили вооруженные и безоружные люди, военные и милицейские патрули, на каждом шагу кого-то задерживающие, обыскивающие и отпускающие, приветливо распахивали свои решетки вечерние и ночные заведения, в них гремели музыка и выстрелы, большие потоки мо лодежи туда вливались, а оттуда, порой, выносили завернутые в простыни неподвижные тела. В воздухе барражировали вертолеты, ощетинившиеся многоствольными пулеметами и пакетами ракет, при этом летали они так низко, что чиркали лыжами по крышам домов, а до особо назойливых Максим мог бы дотронуться рукой, встав на крышу своей машины.

По широкому проспекту, втыкающемуся в пологий мост через неширокую реку с явственными радужными разводами на замусоренной глади от вытекшей из береговых хранилищ солярки и песчаным пляжем, усеянным погоревшими катерами и баржами, сновали потрепанные автомобили заводской, очень давнишней сборки, когда заводы еще выпускали такую продукцию, и более новые, переделанные из бронетранспортеров и танков, на гусеничном и колесном ходу, со следами войны на пятнистых шкурах.

На мосту с обоих сторон стоял круглосуточный армейский пост, досматривающий все без исключения машины, чтобы не допустить повторения попытки взорвать единственную связь с островным центром, когда на мост выкатили начиненный тротилом броневик. Взрыв тогда удалось предотвратить — террористы, по глупости, решили убить сразу двух зайцев — взорвать мост и спасти свои жизни, и поэтому, остановив машину посредине проезжей части, они бросились бежать, чем привлекли внимание патрульной «Черной акулы». Вертолетчик, не долго раздумывая, снес подозрительную машину ракетным залпом с полотна моста вместе с еще тремя подвернувшимися и ни в чем не повинными автомобилями. Каким-то чудом взрывчатка сдетонировала уже в воде, обрушив водяной смерч на берега реки и спасенный мост.