Иерусалим

   — Так и сделаем, — решил король. Он обернулся к своим офицерам: — Скачите к воинам, скажите: если любят они Иисуса и Святой Крест, пусть следуют сейчас за мной.

Одо развернул коня и поехал по склону к горстке людей, что ждали внизу у холма. Король последовал за ним, епископ потрусил последним, и Раннульф натянул повод, собираясь ехать за ними. Марк поднял на него хмурый взгляд.

   — Непременно нужно было что-то сказать? Одо ничего не стал бы предлагать, не заговори об этом ты. — Юный рыцарь быстро глянул вослед королю и снова повернулся к Раннульфу. Под железной носовой пластиной щёки его пылали. — Прими мою исповедь.

Раннульф натянул повод; другие воины ехали вперёд, объезжая их, но немного времени у них ещё было. Он повернул своего коня головой к хвосту жеребца Марка, так что рыцари оказались лицом к лицу, колено к колену, стремя к стремени. Марк прикрыл лицо рукой. Голос его срывался — низкий, дрожащий, напряжённый.

   — Прости меня, Боже, ибо я грешен. Я был невоздержан в еде, любил вино и женщин. Я желал наград. Я лгал. Я ставил свою волю превыше воли Господней. Ум мой блуждал, когда уста произносили молитву. Я завидовал тем, кто выше меня, и презирал тех, кто ниже. Я поминал имя Божие всуе и в гневе. Я пренебрегал долгом. Я боялся смерти. — Он помедлил мгновение, задохнувшись. — Это всё.

   — Раскаиваешься ли ты?

   — Всем сердцем раскаиваюсь я, что грешил против Бога, заслуживающего всей моей любви.

   — Те absolvo[3]. — Раннульф перекрестил Марка, затем осенил крестом себя. Отныне Марк был чист. Хотел бы Раннульф быть так же чист... Там, внизу, Одо выстраивал крохотное войско короля. Из арьергарда подъезжали оруженосцы с лошадьми, навьюченными доспехами рыцарей. Епископ Святого Георгия вывез вперёд знамя Креста. Марк начал поворачивать коня, и Раннульф протянул руку, удерживая его.

   — Прими и ты мою исповедь.

Глаза Марка расширились, одна бровь полезла на лоб, но он счёл за лучшее промолчать. Раннульф поднял руку и отвёл глаза.

   — Прости меня, Господь мой Иисус, ибо я согрешил. Я желал замужнюю женщину, и в мыслях своих я прелюбодействовал с нею.

Тут Марк, нарушая все правила, поднял голову и уставился на него. Раннульф ощутил тяжесть этого взгляда. Он потупился.

   — Раскаиваешься ли ты?

Он пробормотал должный ответ.

   — Те absolvo, — сказал Марк.

Теперь Раннульф смотрел на него, и Марк, потянувшись, обнял его и поцеловал в щёку. Бок о бок спустились они к маленькой армии христиан, где Одо командовал другими тамплиерами.

Эти рыцари были не из Иерусалимской ветви. Тремя днями раньше, когда Саладиново войско миновало Газу, восемнадцать рыцарей гарнизона выскользнули берегом и присоединились к маленькому войску короля в Аскалоне. Они были тамплиерами, и это решало всё. С Раннульфом и Марком они составляли весь отряд Одо. Магистр шагом ехал вдоль ряда воинов, осматривая их, и, когда подъехали Раннульф и Марк, чистым ясным голосом отдал приказ:

   — У нас нет штандарта, так что вы должны следить за мной. Скачите не останавливаясь. Хитрость в том, чтобы не позволить им обрушиться на нас всей своей тяжестью. Это значит — держать равнение. — Он повернулся к надевавшему шлем Раннульфу: — Раннульф Фицвильям возглавит правый край. Если я паду, магистр — он.

Раннульф поехал к оконечности ряда; Марк ехал слева от него.

   — Ты втравил нас в это, — сказал он. Он отцепил щит, висящий на седле, и надел через голову ремень, укрепив щит на левой руке.

Раннульф надел свой щит. Его шея и спина зудели, как всегда перед боем. Ремень щита привычно натирал плечо.

   — Бог поможет нам. — Он положил руку на эфес меча. Рядом с ним скакал Марк, остальные дальше, единой стеной, вплоть до самого магистра.

Одо поднял руку, и шеренга тамплиеров помчалась вперёд; кони шли голова в голову.

   — Стой! — Раннульф натянул поводья. К ним, пересекая им путь, галопом мчался юный король.

На склоне, впереди армии франков, настоятель монастыря Святого Георгия остановил своего осла. Он высоко вознёс над головой штандарт королевства — длинный шест, обвитый золотыми лентами, на верхушке которого был укреплён реликварий с обломками Креста. Шкатулка была украшена золотом и драгоценными камнями, и ленты сверкали на солнце так, что христиане издалека видели их и преисполнялись мужества. Когда франки двинулись, король вынесся вперёд, спрыгнул с коня и простёрся в пыли, там, куда падала тень от штандарта. Раскинув руки, он живым крестом лежал на земле.

Единый вздох вырвался у всех, кто видел это, и они придвинулись ближе. Даже Раннульф и другие тамплиеры. Голос короля разнёсся колоколом:

   — Иисусе сладчайший, Сын Божий, я не хочу видеть, как они пройдут. Позволь мне положить свою жизнь, чтобы отстоять Иерусалим. Именем Твоим, к славе Твоей — я молю Тебя. Если Саладин должен пройти — дай мне умереть, заступая ему путь. — Он поднялся на ноги. На его обезображенном лице ясно блестели глаза, омытые чистыми слезами. — Да свершится воля Твоя!

И тогда у всех закованных в доспехи воинов вырвался крик:

   — Deus le vult![4]