Наступил наконец роковой день, когда христиане должны были оставить Иерусалим. Заключили все врата его, кроме Давидовых, коими исходил плачущий народ пред лицом Саладина. Он сидел у врат Давида, на высоком престоле, и вокруг него, под роскошным шатром, стояли эмиры, софи и законники, вместе с поэтами, которые воспевали стихи в честь победителя. Впервые же вышел из Св. Града латинский патриарх Ираклий со всем клиром, унося с собою церковную утварь Св. Гроба и сокровища, цену которых знал один Бог, говорит арабский летописец. Один из приближенных султана предложил ему отнять сии сокровища; но Саладин не хотел нарушить договора и взял с патриарха, как и со всех других, не более десяти золотых. Королева Сибилла, погубившая королевство несчастным браком, шла позади недостойного Ираклия, участника ее честолюбивых замыслов и настоящего позора, окруженная своим двором и всеми рыцарями, которые не могли спасти мечом Св. Града. Тронулся султан непостоянством величия земного и, почтив горесть королевы милостивым словом, позволил ей идти соединиться с супругом в Наблузе. С нею была одна греческая царевна, по словам арабских летописей, которая посвятила себя жизни иноческой в Иерусалиме и была отпущена со всем ее имуществом; но кто она – неизвестно. Вдова Рено де Шатильона, навлекшего грабежами на Иерусалим эту последнюю войну, дерзнула приблизиться к султану и умолять его о возвращении сына ее, бывшего в плену; но Саладин потребовал сдачи замка Карака, и отчаянная мать прошла мимо. Другие именитые жены с плачущими младенцами на руках также умоляли султана о пощаде их детей и супругов: «У ног твоих матери, жены и дочери воинов, со славою защищавших столицу и ныне томящихся в оковах; с ними мы всего лишились; вот мы оставляем навеки родную землю, возврати их нам, чтобы облегчилась наша горькая участь». Сжалился гордый победитель и обещал им свободу; некоторые из граждан иерусалимских, оставив все свое имущество, несли на плечах престарелых родителей или больных друзей, и зрелище это возбудило участие врагов. Саладин, сострадая к убожеству, раздал им обильную милостыню и дозволил нескольким братьям из ордена госпитальеров остаться в городе, чтобы ухаживать за больными.
До ста тысяч христиан заключено было в Иерусалиме при начале осады. Большая часть из них заплатила свой выкуп. Правитель Балеан употребил до тридцати тысяч золотых из общественной казны для выкупа восемнадцати тысяч убогих; брат султана, Малек Адель, заплатил за две тысячи пленных; многие избежали неволи, тайно спустившись со стены города или облекшись в одежды сарацинские, по злоупотреблению эмиров, приставленных к собранию подати; но, несмотря ни на что, еще осталось в неволе до шестнадцати тысяч, и между ними пять тысяч детей; участь их была тем плачевнее, что они вместе со свободою утратили и веру.
Незавидна была участь и тех, кои спаслись от плена; отверженные братьями своими на Востоке, которые обвиняли их в предательстве Св. Гроба неверным, они скитались без приюта по Сирии и большею частью погибли от голода и болезней; город Триполи заключил пред ними врата, и одна мать с отчаяния бросила в море своего младенца. Искавшие спасения в Египте обрели более милости между магометанами, ибо султан велел призреть их; некоторые бежали в Европу. Христиане православного исповедания, из числа греков и сириян, добровольно остались в Иерусалиме и пользовались там большими льготами, нежели при латинских королях, с платою установленной подати. Султан, раздраженный против франков, отдал св. места во владение православным, позволив только четырем латинским священникам остаться при Св. Гробе. Некоторые из ревностных мусульман, говорит Эмад-Эддин, советовали Саладину разрушить до основания храм, полагая, что, когда однажды уничтожится гроб Мессии и плуг пройдет по основаниям храма, уже не станут более приходить христиане на поклонение св. мест; но другие судили благоразумнее, что не церковь, а место возбуждает благочестие христиан и что если бы небо слилось с землею, и тогда бы народы христианские устремлялись к Иерусалиму. Пример халифа Омара, пощадившего храмы, решил и Саладина; он только заложил верхние окна купола над Св. Гробом; стер стенную живопись и обратил соседний дом патриарший в училище софиев, а монастырь св. Анны, у врат Гефсиманских, в обитель факиров, и все прочие церкви в мечети. Все его внимание устремилось на главную мечеть Омара, бывшую соборною церковью ордена храмовников.