Иерусалим правит

Я удалился от миссис Корнелиус и моей Эсме, пока они жеманничали вокруг сэра Рэнальфа. Он был в руках профессионалок. Я мог положиться на них; они ловко делали свое дело, и всем остальным оставалось только ожидать позитивных результатов. Вольф Симэн расстегнул рубашку, стал пунцовым и притворился, будто поправляет какую-то деталь в своей кинокамере. Когда я заметил, что девочки теперь — наш самый крупный актив, он пробормотал что-то язвительное о собственном таланте, который всегда был лучшим нашим достоянием. Он как раз собирался развить эту тему, когда загудел клаксон и мы, улыбаясь и стоически оставаясь любезными, обернулись к сэру Рэнальфу, который заканчивал раздавать аккуратно упакованные обеды и ужасные бутылки «Басса»[417].

Как я сожалею, что не смогу вас пригласить на второй завтрак в «Мена-палас», — сказал маленький человек, склонившись, чтобы поцеловать изящную розовую руку миссис Корнелиус изящными розовыми губами. — Но мы скоро что-нибудь устроим.

— Вы должны еще получить известия от наших хозяев в Голливуде, как я полагаю? — спросил Симэн.

Боюсь, что так, мой юный друг. Сейчас праздники, понимаете? Во Флориде, и в Вермонте, и в прочих местах — куда ни обратись, все уехали на Рождество и Новый год. Валентино, очевидно, отбыл из Гавра шестнадцатого января. Я отправил запрос в Александрию, и, судя по всему, мистер Бэрримор вышел из отеля, а потом в течение нескольких дней его не видели. Есть предположение, что он пересел с «Надежды Демпси» на яхту лорда Уитни, которая отправлялась на Корфу в новогоднюю ночь.

— Бэрримор? — спросила миссис Корнелиус, балансируя на подножке автомобиля. — Какой?

— Отсутствующий исполнитель главной роли, милая леди. Я ужасно сожалею, но вы, как предполагалось, должны были с ним встретиться, понимаете ли, в Алексе. Все очень опасались, что он потеряется, если вы не соберетесь там вместе. Очевидно, телеграмма не дошла…

— Их было так много, — сказала она.

— А это Джон или Лайонел? — осторожно спросила Эсме.

— Я только знаю, что не Этель[418]. Но Джон не один раз посылал кого-то вместо себя, а сам отправлялся по делам. Он, как мне кажется, вроде бы розыгрыши любит.

В его слабом, но ясном голосе слышалась какая-то особая мелодия, напоминавшая сдержанное пение канарейки. Голос стал звучать иначе, мягче, когда сэр Рэнальф обратился к женщинам, словно он стремился загипнотизировать собеседниц. Я никогда прежде не слышал такого голоса, и он мне показался не особенно приятным. Мне померещилось, что миссис Корнелиус почувствовала отвращение при его звуках, но изо всех сил постаралась скрыть неприязнь и продолжала вежливую беседу. Она явно испытала облегчение, когда смогла отойти. И тогда настоящей звездой стала Эсме, которая сумела показать, что с крайней неохотой расстается с человеком, наделенным непреодолимым обаянием. Он, в свою очередь, пожимал ей руки, гладил по щеке, нашептывал комплименты в ее крошечное розовое ушко, а потом позволил ей медленно удалиться, прежде чем переместил свое массивное тело с заднего сиденья на переднее и, нетерпеливо взмахнув рукой, приказал шоферу возвращаться в Каир.

Как только автомобиль скрылся из вида, Эсме сжала мою руку.

— У нас правда сегодня не будет нормального обеда? — Она брезгливо осмотрела свертки, еще остававшиеся в корзине.

Симэн со вздохом остановился, чтобы забрать свою порцию.

— Похоже, мы сейчас на испытательном сроке. По крайней мере до тех пор, пока не получим известий из Голливуда. Сэр Рэнальф по секрету сказал мне перед отъездом, что я не должен ни о чем волноваться. Он, кажется, и впрямь на нашей стороне.

Миссис Корнелиус посмотрела на него с удивлением и сочувствием.

— Этот мелкий жирдяй — просто жадный ублюдок, попомни мои слова. Он только о себе думает, и он уже потшти сделал тшо хотел. Но ему истшо тшего-то надо. Давайте снимать, пока не стало тшертовски жарко и пока у меня тушь опять не потекла!

Я наблюдал, как обе женщины направились к своим костюмам, призывая Грэйса и еврейку.