Иерусалим правит

— Мне неловко признаться, но я в течение многих недель возил с собой письмо, адресованное вам. Это просто удивительное совпадение! Я думал отправить вам телеграмму в «Шепардз». Потом я решил, что вы уже вернулись в Соединенные Штаты. Я ломал голову, пытаясь вспомнить название вашей кинокомпании, — и тут вы словно по волшебству появились передо мной!

— Мы видели, как вы спускались, — сказал мне человек в красном. — Мы думали, что вторглись итальянцы! Паша ненавидит шпионов. Вам повезло, что те парни не стали сразу стрелять!

Фроменталь заковылял по песку — туда, где один из охранников паши приготовил для меня беспокойного жеребца. Этот парень, без сомнения, собирался поехать дальше в седле с кем-то из товарищей. Другую лошадь, поменьше, выделили для Розы, но в этом случае паша сам проверил, в каком состоянии животное.

— Так или иначе, вы здесь! — бодро продолжал Фроменталь. — Собственной персоной! И вас обрадуют мои новости, мистер Питерс. Мы отыскали вашего пропавшего черномазого.

— В Марокко? — При виде такой череды неожиданностей и перемен я немного смутился и растерялся.

— Нет, нет! Здесь! В Тафилальте[631]. Сегодня. Он с нами. — Лейтенант энергично указал на своих спутников.

Наконец, когда пыль вокруг нас медленно улеглась, я повнимательнее присмотрелся к пятому закутанному наезднику, зубы которого блестели в тумане, как огни приближающегося локомотива.

— Добрый вечер, полковник.

Это был не кто иной, как мой верный Микс!

Я появился, по его словам, именно тогда, когда он решил, что удача его подошла к концу. Он спешился и, сияя от удовольствия, пожал мне руку.

— Я просто не могу сказать, как я рад, что ты свалился сверху, полковник! Давай больше не будем расставаться. По крайней мере, пока мы не вернемся домой!

Надо признать, что это проявление верности со стороны моего смуглого Санчо Пансы тронуло меня почти до слез.

Глава двадцать четвертая

Иллюзии, которые человек создает в кино, не всегда воплощаются в действительности. Слава, как и власть, влечет за собой огромную ответственность. Паша и его гости возвращались с охоты на антилоп. По дороге в касбу Глауи в Тингерасе[632], будучи почетным гостем с голливудских небес, я сожалел о том, что осторожность мешает мне рассказать восторженному лейтенанту Фроменталю о роли каскадеров в кино. Вместо этого я объяснил свою неловкость в седле последствиями старой доброй малярии.

Услышав такие новости, лейтенант выразил поистине братское беспокойство. Он сообщил, что в гостях у паши вскоре будет чешский врач (паша завел немало полезных знакомств во время частых визитов в Париж). Возможно, выдающийся доктор Н. сумеет что-то сделать для меня?

Я сказал, что очень благодарен за это предложение, но должен просто перебороть болезнь. Я был уверен, что через несколько дней (втайне я рассчитывал к тому времени уже сесть на поезд до Касабланки или Танжера) совершенно поправлюсь. Похлопав меня по спине, молодой француз заверил, что мы будем в крепости к следующему вечеру. А если мое здоровье улучшится, то я смогу присоединиться к нему и во весь опор проскакать по пустыне, пока это еще возможно.

— После Тафилальта, когда мы достигнем Атласа, — Фроменталь указал на охристые предгорья огромного хребта, теперь скрывавшего горизонт на севере, — нам придется пробираться по тем проклятым тропам и по каменным грядам, которые здесь служат тропами; иначе нам не миновать местных пропастей. Нам еще повезет, если мы вообще сможем ехать верхом.

Уже не в первый раз с тех пор, как я уехал из Калифорнии, мне показалось, что пара пропастей — это куда лучше, чем мое теперешнее затруднительное положение. Я по-прежнему верю (если хотите, можете называть это предательством памяти предков-казаков), что лошадь была просто грубой временной мерой, которую мы использовали вместо двигателей внутреннего сгорания. По какому-то странному капризу природы моему темпераменту больше соответствовал не галоп жеребца, а медленный, размеренный шаг верблюда.