Иерусалим правит

Мое заявление встречают общими аплодисментами — все хлопают, кроме Квелча, который молча смотрит на меня, и глаза его темнеют от восторга и предвкушения; кажется, будто наш ужасный компромисс — результат его злобного замысла; кажется, будто он полагает, что исправляет некую исключительную несправедливость, которую мы с ним сотворили. Злорадный автомат, Голем, он улыбается мне из тени. Я ищу взглядом Симэна. Он мог сейчас стать моим единственным союзником, моей последней связью с Голливудом и безопасностью, но он исчез. Сэр Рэнальф пожимает плечами и улыбается. Теперь он будет снимать фильм сам. (Я слышал, что Симэн следующим утром уехал и в конечном итоге возвратился в Швецию, а оттуда в Голливуд, где продолжил карьеру.) Как только я раздеваюсь, сэр Рэнальф выражает восхищение. Обрезание, уверяет он меня, часто совершали египтяне благородного происхождения. Это был признак знатности. Важно подтвердить значение нашей работы и добиться детального воспроизведения мельчайших подробностей.

Abraham, der als erster seiner eigenen Menschlichkeit ein Opfer brachte: Wo traf dein Messer deinen vertrauensvollen Sohn? Alte, geliebte, furchttreifende Sumer. Leugne den Juden, und du leugnest Vergangenheit[502]. Было время, когда евреев боялись в Египте, боялись в Греции и Риме, а потом они создали свой коварный, всеразрушающий фатализм, философию, которая назвала добродетелью поражение и гибель. И в этом, полагаю, мы тоже должны винить Веспасиана. Так появился richtung-gas[503]…

Я совершаю изнасилование. Тот и Изида смотрят вниз с горечью и отвращением, но англичанин в восторге.

— Хорошо, Макси. О, милый мальчик, очень хорошо!

И Эсме плачет совсем тихо.

Тактичная камера этого не сохранит. Кажется, будто Эсме улыбается. Bar’d shadeed[504]. Холодно. Кусок металла у меня в сердце. Я не могу избавиться от него. Говорят, мы в начале нового ледникового периода. Теперь лишь лед может очистить мир. Потом огонь, и затем море. После Рагнарёка мир обновится и станет прекрасным.

Не только нацисты признают это.

«Ибо зло навеки сгинет, и для высшей жизни вновь очищенным добро восстанет из огня…»[505] Я знаю, что мусульмане верят во что-то подобное — в очищение мира в сражении, смерти и возрождении. Такие идеи привлекательны и просты. Я сам поддаюсь их обаянию. Они в основном не противоречат христианству. Некоторые совершенно разумные люди убеждены, что ныне ядерный холокост — наша единственная надежда.

На следующий день я повторяю сцену изнасилования. Я достигаю цели, превращая ужас и ненависть в любовь. Сделать это куда проще, чем я представлял. У меня нет времени, чтобы рассуждать о духовных обретениях и утратах. Важно только мгновение. Кажется, в такой реакции нет ничего необычного.

Возможно, я думаю о Лив и Ливтрасире[506], которые скрываются в лесу Мимира и спокойно спят, не осознавая гибели света, пока не придет время, когда мы сумеем занять возрожденную землю? Какая великая мудрость сохранилась в этих старых камнях? Какие уроки можно извлечь из этой земли ожидающих мертвецов и древних, но еще реальных сил? Сахара многое скрывает, но то, что сокрыто, — спасено! В ней мир тайного волшебства, которое могло оживить случайное дуновение ветра; в ней миры здесь-и-сейчас пересекаются с мирами духа и звезд. В ней сокрыты давно исчезнувшие устремления, бессмертная тоска, которая никогда не утихнет окончательно, величественные и огромные мечтания; в ней почиет живая культура истинной любви и ненависти, где смерть восхваляют как лучшее и прекрасное приключение и множество богов, богинь и полубогов приветствуют и принимают душу, облачая ее в новую плоть. Как легко запутаться, разрываясь между реальностью и грезами древних. Говорят, что под пустыней сокрыт пышный лес, где терпеливо ожидают суда души мертвых. Я тот, кто Осирис, тот, кто — Вчера и родич Завтра… Да не остановят меня ваши ножи, да не паду я на вашей бойне. Ибо мне ведомы ваши имена. Мой путь ведет в землю Ра, и моя истинная цель — Осирис. Да не будут отвергнуты мои подношения у ваших алтарей. Я — тот, кто следует за Господином. Я летаю подобно Ястребу. Я гогочу подобно Гусю. Я двигаюсь вечно, как Нехебкау[507]. О владыка всех богов, избавь меня от бога, правящего проклятыми, бога, у которого собачий лик, но человеческая кожа; от того, кто пожирает тени, переваривает человеческие сердца и исторгает грязь. Не дай мне предстать перед ним. Избавь меня от того бога, который забирает души, который расточает мерзость и погибель в темноте и на свету. Все те, кто боится его, бессильны. Этот бог — Сет, который также и Секхет, богиня. Секхет называют Оком Ра, и она — орудие уничтожения человечества. Избавь меня от бога, который одновременно и мужчина, и женщина. Да не паду я под их ножами, да не останусь я в их темницах, да не исчезну я в их пустынях, да не случится со мной то, что ненавидят боги. Вот что мне дал Квелч перед нашим расставанием — «Книгу мертвых».

— Это может оказаться полезным, — сказал он.