Иерусалим правит

Я больше не думал о том, что вижу галлюцинации, заблудившись в пустыне. Мне стало ясно: настолько убедительной иллюзия быть не могла — разве что я на самом деле умер. Я обрел, как всегда выражается Бишоп, свою награду. Аромат синьорины фон Бек оказался так же тонок, как окружавшая ее тело аура, а я был готов к любым фантазиям — и все-таки возбуждения я не испытывал. Возможно, чувственность стала для меня слишком хорошо знакомой и оттого ужасной. Я пребывал в состоянии бесконечного платонического счастья, без всякой похоти окунаясь в волны женственности и в то же время наслаждаясь общением с умным и дружески настроенным собеседником. Впрочем, я держался немного отстраненно, и мы соблюдали определенные формальности, что было весьма удобно. Потом мы слегка развеселились, обсуждая успехи фашизма и вероятные достижения обновленного итальянского государства. Синьорина знала моего друга Фиорелло. Она сказала, что он теперь стал бюрократом. Она извинилась за неподобающий вид.

— Никто просто не ожидал, что это понадобится. Как трудно прятать от солнца руки и лицо! Я очень быстро покрываюсь веснушками. Конечно, ваши женщины совершенно правы. Я прекрасно понимаю, насколько практична их одежда. Здесь одни только мухи чего стоят! Надеюсь, мой костюм не возмутил вас, сиди. Я и впрямь не ждала гостей. Но вскоре, конечно, станет холодно. — Она достала зеленовато-голубую кофту.

Я уверил ее, что хорошо усвоил западные обычаи и она могла положиться на мое понимание. Очень важно, заметил я, чтобы человеческие существа уважали друг друга. Пустыня превращает некоторых людей в настоящих зверей — я махнул столовой ложкой в сторону темных силуэтов гора, — но она также требует, чтобы мы ради выживания соблюдали правила этикета.

Синьорина фон Бек решительно согласилась со мной. Правила были ключом ко всему. Меня все больше впечатляла острота ее ума. Эта женщина оказалась близка мне по духу! Нас связывала общая политическая философия! Во всем, кроме внешнего облика, она была настоящим мужчиной! В точности походила на меня! Замечательный друг, особенно в сложившихся обстоятельствах. Когда мы потягивали кларет и рассматривали в последних лучах солнца взволнованное сборище бандитов, мне показалось, что она стала слегка кокетничать.

Ее интерес мне льстил, но не возбуждал меня. Самая мысль о прикосновении чьей-то плоти казалась почти отвратительной. Только Коля или Дядя Том могли успокоить меня. Ощутив мою сдержанность, она, конечно, стала проявлять еще больший интерес. Однако она была настоящей леди и не делала никаких намеков — ни словом, ни жестом (может, если только самые тонкие); я наслаждался возрастающим ощущением довольства. Мгновение казалось бесконечным. Я никогда не сталкивался с таким уникальным сочетанием чувств и обстоятельств. Я понимал, что это — истинная реальность.

Я пил третью чашку арабского чая, восхитительный аромат мяты подчеркивал еще более экзотические запахи, и мне показалось, что где-то слышится пение. Я напряг слух и всмотрелся в темноту, гадая, не поднялся ли просто порыв ветра, — но все-таки был абсолютно уверен, что уловил несколько нот из «Тристана и Изольды»[602]. Моя хозяйка продолжала беседу, а я по-прежнему пытался понять, откуда же исходит этот музыкальный звук, но гора, которые о чем-то спорили при свете факелов, своими воплями заглушали любой шум. Все они смотрели на ущелье, вход в оазис, как будто думая, стоит ли отступить или можно напасть с другой стороны. Оттуда, где они находились, наше убежище рассмотреть было нельзя, и они понятия не имели, какое именно подкрепление я привел.

Синьорина фон Бек внезапно заговорила о Токио, где побывала пару лет назад с делегацией Лиги Наций.

— Нет сомнения, что в интеллектуальном отношении японцы выше прочих монгольских рас. И, конечно, расовая чистота столь же важна для них, как и для белых людей. Чистая кровь, по их словам, всегда одержит верх над смешанной.

Она была на пару лет младше меня, но казалась гораздо мудрее. Женщины часто достигают зрелости раньше мужчин. Я потом жалел, что не прислушивался к ней с должным вниманием. Это избавило бы меня от многих неудобств и опасностей в более поздние годы. Но тогда я думал о том, не изобрела ли она некую особую форму защиты — противоядие, которое должно было отвлечь меня от ее несомненной сексуальной привлекательности. Я, со своей стороны, был практически неспособен к простым разговорам. Я стал очень внимателен к мельчайшим деталям. Я держался настороже, как затравленный зверь. Я слушал ее; я слушал гора; я слушал все звуки пустыни, непрерывно пытаясь их понять, — и все-таки я, по сравнению с прежним состоянием, совсем расслабился. Я усвоил еще одну хитрость кочевых тварей — использовать в своих интересах каждое мгновение безопасности, каждый шанс отдохнуть.

И снова я подумал, что распознал в шуме ветра мелодию, возможно, арию из «Тангейзера». На сей раз я подал собеседнице знак и внимательно прислушался. Я начал подозревать, что это не просто болезненные воспоминания.