Иерусалим правит

Главная городская площадь Марракеша окружена магазинами, кафе и небольшими улочками, уводящими в лабиринт базара, где продается все, включая арак. Площадь называют Собранием Мертвецов, и существует несколько легенд, объясняющих это, согласно наиболее вероятной версии, здесь выставляли разлагавшиеся тела мятежников. Головы врагов паши сохраняли евреи, гетто которых в Магрибе всегда называли «мелла» (соль), и до французского протектората праздные жители, великие торговцы и важные персоны Марракеша потягивали мятный чай и рассуждали о цене на гранаты, видя на другом конце площади явное напоминание о цене инакомыслия. К закату здесь собираются очень многие — чтобы сплетничать, торговать и развлекаться. Прыгающие заклинатели змей и садящиеся на корточки сказители, цыганские гадалки и берберские барабанщики, глотатели шпаг и пожиратели огня, акробаты и уроды являются сюда, выходя на Площадь Мертвецов с воплями, возгласами и дикими завываниями, принимая важные позы и хвастаясь, совершая нелепые прыжки и демонстрируя свои умения, показывая ленивых змей, обезьян и экзотических птиц, ящериц на нитках и пылающих цикад. В оранжевом свете угасающего солнца тянутся длинные тени, от жаровен исходит запах орехов и баранины, фруктов и кускуса, запах восхитительных маленьких колбас и хлебов, у которых есть тысяча названий, запах риса с шафраном и густого овощного рагу, таджина[673] и пастиллы из голубиного мяса и миндаля, которую так любят все южане, ибо Марракеш — Париж Магриба, где прекрасную еду готовят прямо у вас на глазах на маленьких керосиновых печах и на углях уличные торговцы, собирающиеся по краям Джэма-аль-Фна. Их лампы так ярко пылают в надвигающихся сумерках…

Тем временем огромный темно-красный шар дрожит, опускаясь все ниже и ниже, пока небо за острыми зубцами Атласа обретает цвет коралла и холодной стали; закутанные женщины идут по своим таинственным делам, покупая еду для мужей, посещая родственников или мечети, и за ними в воздухе разносятся запахи жасмина и лаванды. Крытые экипажи, запряженные роскошными лошадьми, куда более крупными, чем в египетских городах, медленно движутся в разные стороны, лавируя между ораторами, певцами, фанатиками и факирами. На площадь приходят, кажется, все берберы и арабы, обитающие в этих местах. Никто не спешит. Они бродят по обширной арене, а в это время с балконов и из-под навесов кафе крикливые мужчины и женщины сообщают друг другу последние новости о родственниках и друзьях или читают важные статьи из газет тем, кто умеет читать только по-арабски, или тем немногим, кто не умеет читать вообще. Здесь люди верят только Священному Корану и изреченному слову.

Я пробивался мимо стенавших нищих и вопивших уличных продавцов к своему любимому столику возле отеля «Атлас» и присоединялся к приятелям. Одни из них были соратниками и друзьями паши, служащими, как мистер Уикс, другие — разными европейскими гостями, которые являлись почти ежедневно по приглашению Глауи. Третьи были коммерсантами, желавшими узнать, какие дела можно вести с правителем. Это означало, конечно, что немногим из нас приходилось платить за свои удовольствия, и мы часто удивлялись, обнаруживая конверты с банкнотами, которые затем клали в карманы: ведь мы не имели никакого особого влияния. В результате, однако, я скоро смог открыть счет в «Сосьете Марсель де кредит»[674] на имя Питерса; в то же время куда более скромный счет был заведен на Мигеля Хуана Гальибасту (имя в паспорте, который у меня по-прежнему оставался) в «Банке Британской Западной Африки». Хотя я получал небольшую зарплату непосредственно от эль-Глауи, вскоре стало понятно, что, подобно всем прочим чиновникам, мне следовало вести личные дела и распоряжаться деньгами, когда речь идет о повседневных нуждах. Мистер Уикс заверил меня, что все это в порядке вещей.

— Необходимо приспосабливаться, мистер Питерс. В чужой монастырь… Ну, вы знаете.

Он действовал просто изумительно, когда, к примеру, какой-нибудь янки, торговец швейными машинками, пытавшийся продать сто штук в гарем по особым ценам, спрашивал, может ли мистер Уикс помочь в этом деле. Тот неизменно отвечал, что готов подкупить нужных людей, и, конечно, просто присваивал деньги. Когда его спрашивали о них, он делал многозначительный жест и объяснял, что бездействие чиновников — прекрасный пример арабского коварства. Его жертвы были, разумеется, готовы к такому ответу и принимали его с совершенным фатализмом. Потом ритуал повторялся вновь.