Иерусалимские дневники (сборник)

В рейсе Иркутск – Москва выпивка не полагалась, и поэтому у многих было с собой. А в их числе был, разумеется, и я. Глотнув немного, принялся я медленно и благодушно думать, что теперь имею право и на долгое безделье, и на лёгкое застольное бахвальство. Закончилась ещё одна гастроль, и я остался жив, объехав пятнадцать городов. Дня через три снова буду в Иерусалиме. Друзья усядутся за стол, мы чокнемся по первой и немедля по второй, и на меня все вопросительно уставятся: ну, где ты был, гулящий фраер? Я небрежно им отвечу, что не стоит все пятнадцать городов перечислять, я лучше просто назову те реки, на берегах которых покурил, бездумно глядя на воду. Начну с Невы (Москва-река не в счёт), а дальше – Дон, Кубань, Волга, Обь, Енисей, Иртыш и Ангара. Все покачают головами и нальют по третьей, ожидая связного рассказа. Но его у меня нет. Ведь это всё за месяц увязалось. Я приезжал в очередной город, по нему меня чуть-чуть возили (Томск с Иркутском – чудо деревянной архитектуры), после спал перед концертом, а после него – глухая пьянка, и наутро – поезд, самолёт или машина. Досконально убедился я в великой правоте художника Ярошенко: всюду жизнь. Конечно, ещё что-то позже в памяти всплывёт, а что-то обнаружится в блокноте, и проявится картина моих странствий и несчётных разговоров с очень разными людьми. Тогда я это всё и опишу. Как дивно выразилась одна стихотворица – «у поэта на такое завсегда перо встаёт».

Записки в этот раз я отобрал (из множества привычных и обычных) довольно странные. Меня спрашивали, наладились ли мои отношения с Богом (я и не знал, что они есть и что портились), сколько у меня детей, известных мне, и «в чём заключается (мы на концерте первый раз) ваша деятельность на сцене?». Благодарил («ничуть не жалею») какой-то бедолага, по ошибке приблудившийся на выступление: ему сказали, что я известный саксофонист.

Зато отдельно от других лежала у меня записка, которая оправдывала полностью и всю эту поездку месячной длины, и самое моё существование отчасти:

«Игорь Миронович, мне предстояла тяжёлая операция, и я взяла с собой в больницу книгу Ваших стихов. После операции я попала в палату, где нас было шестеро, все такие же, как я. Всем было больно, и у всех отвратное настроение. Я стала им читать Ваши стихи. К вечеру у троих разошлись швы. Лечащий врач отобрал у меня Вашу книжку. Спасибо Вам! Живите долго!»

Тут моё приятное мышление прервалось по естественной причине, и я побрёл в туалет. А возвращаясь, вспомнил, как один приятель мой спросил у пожилого профессора-патологоанатома, возможно ли по трупу голого мужчины опознать, что покойник был интеллигентом. Спросил он в шутку, но профессор без улыбки утвердительно кивнул. И объяснил: интеллигент не в силах пи2сать где угодно, как только приспичит, терпеливо ищет туалет, и потому у него весьма заметно расширен мочевой пузырь.

Усаживаясь в кресло, я ещё смеялся, мой сосед недоумённо и приветливо мне тоже улыбнулся, и я плеснул ему виски в стаканчик из-под воды. Историй в этот раз прислали мне в записках мало, но одну я непременно собирался вставить в книгу (жалко, город я не записал). На каком-то крупном машиностроительном заводе много лет висел огромный плакат: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!». А снизу подпись: «В.И. Ленин». Я налил ещё по чуть-чуть себе и соседу и снова ощутил острую радость, что возвращаюсь.

Девятый иерусалимский дневник Новые гарики из будущей книжки

* * *

Не двигается время наше вспять,

но в некие преклонные года

к нам молодость является опять

и врёт, как лихо жили мы тогда.

* * *

Мы содержимся в холе и неге,

мы хранимы семьёй, как алмаз,

только мха молодые побеги

всё равно прорастают из нас.

* * *

Во гневе полезно в себя заглянуть

и тихо застыть, наблюдая:

с душевного дна поднимается муть

и злобно бурчит, оседая.

* * *

По жизни повстречал я много разного —

изрядно и высокого, и гнусного,

прекрасного не меньше безобразного,

но более всего – смешного грустного.

* * *

Меня моя берлога приласкала,

от ветра укрывая и дождя,

а слава, говорят, меня искала

и очень огорчилась, не найдя.

* * *

Блаженны те, кто зубы стиснув,

терпя насмешки и лишения,

весь век у жизни ищут смысла,

хоть у задачи нет решения.

* * *

Мой дом зарос холмами книг,

и душно спать к утру,

но окажись я вдруг без них,

я ссохнусь и умру.

* * *

Воздух весенний похож на лесной,

пахнет мечтами увядшими,

многие ангелы скользкой весной

тихо становятся падшими.

* * *

Ужели допалил я мою свечку

и кончились пути мои кривые?

Но времени шуршащую утечку

недавно я почувствовал впервые.

* * *

Вырос я в загадочной отчизне,

в ней созрел мой разум и желания,

в университетах нашей жизни

ложь была наукой выживания.

* * *

Смешно в закатной нашей драме

играть надрывно и всерьёз:

уже маразм не за горами

и гнусно ширится склероз.

* * *

Нет, мы у судьбы не слепые рабы,

устроено так мироздание,

что если не ждёшь ничего от судьбы,

она утолит ожидание.

* * *

Всемирное движение истории

является для нас весьма загадочным,

однако же бывают территории,

где бег её становится припадочным.

* * *