сказал бы всевидящий врач:
везде, где царит обжирание,
идёт необузданный срач.
В негодность постепенно приходя,
я думаю, что, если повезёт,
совсем уже немного погодя
Харон меня по адресу свезёт.
Теперь живу я осмотрительно:
во внешний мир идя из комнаты,
себя осматриваю бдительно —
очки, ключи, штаны застёгнуты.
Напрасно в нас ума томление,
жить размышляя – дело скверное:
я обо всём имею мнение,
почти всегда оно неверное.
Попав под чары искушения —
люблю его я и боюсь —
с утра греху словосмешения
я рукоблудно предаюсь.
Забавно, что от алкоголя
нисходит к нам покой и воля.
Очень грустно дома вечером,
если в доме выпить нечего.
Ясно видя в жизни, что почём,
выискал к покою я ключи:
вовсе не нуждаюсь я ни в чём
из того, что я не получил.
Всех нас желанью вопреки
согласно Божьему билету
несёт течение реки,
которая впадает в Лету.
Привычная мила мне колея,
обидно только мне за этот путь:
по мне слезу прощальную пролья,
его продолжит вряд ли кто-нибудь.
Загадки порой разрешаются просто,
спокойствие старости – штука простая:
с годами душа обрастает коростой
и суше становится, ей обрастая.
В голове моей вертятся шарики
и мигает нейрону нейрон,
как из этого лепятся гарики,
знает только невидимый Он.
Мне старость ещё круче нос повесила,
года весьма кураж мой остудили,
но зрителям со мной пока что весело,
ведь иначе они бы хер ходили.
Мы в подлой выросли державе,
налиты соками её,
и чтобы стёрлись пятна ржави,
полощем души, как бельё.
Осмысленна земная маета,
живительна и благостна она,
любезна мне людская суета,
её я наблюдаю из окна.
Кто бы меня в диспут ни вовлёк,
чем бы ни закончилась дискуссия,
жжёт меня изжогой уголёк
острого дурного послевкусия.
Я издали смотрю не без печали,
как новая идёт закалка стали:
настолько нынче люди одичали,
что скоро племена пойдут и стаи.
Жестокую шутку придумал Господь,
ислам полюбив беззаветно:
зелёного знамени жаркая плоть
наш мир затопляет заметно.
Разрезал тишину кошмарный крик,
не слышный, кроме Бога, никому:
то молча умолял больной старик
продлить существование ему.
Понял на днях в размышлении праздном
то, что с годами поймут наши внуки:
каждое дело становится грязным,
если творят его грязные руки.
В небесном Божьем царстве теней
полно святых, но есть ли шут?
А потому и нет сомнений,
что там себе я роль сыщу.
Купался б я сейчас в большом почёте,
дивились бы смущённые народы:
десятки лет не пил я на работе;
поскольку не работал в эти годы.
Если совсем не верить в чудо,
то быть естественной беде,
и я, никто из ниоткуда, —
никем я стану и нигде.
Блажен, кто бьётся лбом о стены
и ощущает упоение,
но рушит подлые системы
лишь только тихое гниение.
Реалии сегодняшнего времени,
наращивая воздух ледяной,
свидетельствуют горестно о темени,
в которую вползает мир земной.
Высоких слов пустой накал
во мне рождает смех,
а смехом, циник и нахал,
я раздражаю всех.
Под оком тысяч упырей,
дух чуя ножевой,
беспечно нежится еврей,
счастливый, что живой.
Мне тяжек перерыв между стишками:
читаешь, разговариваешь, спишь —
на дне туши скребётся коготками
назойливая пакостная мышь.
Мы все живём в роскошном антураже —
моря и реки, горы и леса,
и только воздух жизни сильно гаже,
чем созданные Богом чудеса.
Мир сейчас на тихом перекрёстке,
скука души юных бередит,
снова скоро выйдет на подмостки
пламенный убийца и бандит.
Весьма разнообразно время множит
в нас перемены личного всего;
дерьмо, конечно, стать иным не может,
но дивны превращения его.
На мир и на людей мои воззрения
болтаются, как овощи в борще,
весьма правдоподобны подозрения,
что я их не имею вообще.
В русскоязычной всякой местности
плетя со сцены монолог,
я стриг наличные с известности,
платя усталостью налог.
Танцуют люди пожилые,
и я приязнен к парам слипшимся:
уже едва-едва живые,
но дышат духом сохранившимся.
Из самых лучших побуждений
впадают выросшие люди
во блуд высоких заблуждений,
ибо уютней жить во блуде.
Смерть – эпизод обыкновенный,
извечный, всехний и повсюдный,
как будто сон – самозабвенный
и непробудный.
А кто отыщет завтрашнюю нить,
тот явит и харизму, и кураж,
и новый миф сумеет сочинить,
чтоб мы опять поверили в мираж.
Возраст мой, весьма осенний —
объяснение тому,
что согласен я со всеми,
но не верю никому.
Плывёт отара облаков,
а я внизу притих;
на свете много мудаков,
и я – один из них.
Недавно старый друг ушёл туда,
где нет ни воздыханий, ни печали;
недолгие остались нам года,
чтоб мы в его отсутствие скучали.
Пред ними склонялись и падали ниц,
а ныне их имя безвестно,
на свалке истории множество лиц,
которым на свалке и место.
Меняется в мире любая погода,
и в день обращается ночь,
в российские двери стучится свобода,
но всё достучаться невмочь.
Встаньте, дети, встаньте в круг,
вы состаритесь не вдруг,
но придёт и ваш черёд,
и растает хоровод.
Как небожитель, полна эгоизма
и несомненно колдунья,
муза истории жутко капризна,
стерва, шалава и лгунья.
Похоже, сбылись все мечты,
я рад житейским обстоятельствам;
спасибо, Господи, что Ты
не наделил меня стяжательством.