Иерусалимские дневники (сборник)

Дружно чокнемся, как встарь.

Час свиданья краток.

Убегает календарь

на восьмой десяток.

Но не старится талант

в Игоревом теле:

на эстраде он гигант

и гигант в постели.

Много силы, не забудь,

в этом человеке:

он прошёл великий путь

из евреев в зэки.

Всемогущее гавно

обличал он гневно,

у него Бородино

было ежедневно.

Погулявший в те года

около барака,

он уехал навсегда

к Пересу с Бараком.

И за это упрекнуть

мы его не вправе:

он прошёл великий путь

от забвенья к славе.

Горьким смехом знаменит

будет он в России,

как сказал антисемит

Николай Васильич.

Очень восхитила меня смелость последней рифмы. Но моя старинная подруга Люся (я уже её с полвека знаю) тоже рифму далеко не слабую нашла. Она мне написала стих от как бы трёх поэтов – Заболоцкого, Ахматовой, Цветаевой, – используя, естественно, их строки, ловко приплетая к ним свои. И я от вот каких пришёл в восторг:

Я стихи написала бы с матом Вам,

но нельзя мне, я Анна Ахматова.

Старый друг Володя Файвишевский длинный стих свой завершил существенным для меня в те дни пожеланием (признаться честно, за столом ни на минуту я не забывал о вдруг свалившейся напасти):

Будут жить твои стишата вечно —

средство от хандры и от тоски;

резюме: желаю я сердечно —

будь здоров до гробовой доски.

А Юлик Ким мне вот что написал:

Как чистокровный полукровка,

скажу тебе в лицо и громко:

в тебе всегда я замечал

явленье также двух начал:

слиянье русской, блин, иронии

с еврейской, бляха, широтой!

Пример неслыханной гармонии —

вот что являешь ты собой!

И дальше, ёптыть, будь таким

до самых меа ее эсрим!

Своим ивритом щегольнув (а это пожелание – жить до ста двадцати), Ким давнее во мне затронул чувство: не хочу я и боюсь прожить излишне долго. По моему глубокому убеждению, жить надо до поры, пока ты полноценен и сохранен умственно – не дольше. Только как почувствовать границу? Впрочем, эта тема – начисто чужая дню рождения. Все много пили, говорили поздравительную чушь, плясали что придётся и с немалым воодушевлением пели множество советских песен. И моя Тата (я с опаской искоса поглядывал) вела себя невозмутимо и со всеми вместе веселилась. Только под конец, когда уже и расходиться начали, безудержно и бурно зарыдала: сорвалась многочасовая выдержка.