Иерусалимские дневники (сборник)

В Одессе брюки некогда надев,

ты попусту не лез в борьбу с режимом,

но щедро наделял ты юных дев

своим ветхозаветным содержимым…

Друзьям ты и поддержка, и опора

по жизни скоротечной и шальной,

любая, где ты трудишься, контора

становится притоном и пивной…

А на шестидесятилетний юбилей (как же молод он, мерзавец!) я о нём написал гораздо подробней:

Я помню, как, исход верша,

в душевно-умственном провале,

достичь земли своей спеша,

мы в Вене грустно застревали.

И тут, как древний Одиссей,

вселяя в сердце светлый дух,

евреям, словно Моисей,

являлся Ицик Авербух.

А сам он жил без капли жалобы,

легко, как будто занят танцами,

его энергии достало бы

на две больших электростанции.

Себе красотку из Йемена

он в жёны взял, служа примером,

что два еврейские колена

соединить возможно хером.

А убежав от суеты,

в часы, когда повсюду спали,

трёх деток редкой красоты

он настругал на радость Тали.

С охотой он и ест, и пьёт,

всех веселит, судьбу не хает,

и так при случае поёт,

что Пугачёва отдыхает.

Весь век живя среди людей,

он не застыл, хотя начальник,

и много всяческих идей

он дарит нам, кипя, как чайник.

Со всеми он живёт в ладу,

ему забавна глупость наша,

он даже хвалит ту бурду,

что густо варит Окунь Саша.

Ценя его за ум и сметку,

я очень с Ициком дружу,

и с ним бы я пошёл в разведку,

но, слава Богу, не хожу.

Ему сегодня шестьдесят,

но только что ему с того,

и ни минуты не висят

без дела органы его.

Сияет свет на наших лицах,

пойдём – куда ни позови.

Мы очень рады, милый Ицик,

что современники твои.

А о любимой дочке Тане я люблю рассказывать одну чисто пророческую историю. Ей было шесть лет, когда я её повёз куда-то. Исполнилось как раз полвека с образования Советского Союза – всюду флаги трепыхались, и какие-то из громкоговорителей плескались песнопения и бравурные речи. Стоя возле меня в битком набитом автобусе, малютка Таня сказала исторические слова:

– Лучше ехать на такси, чем со многими народами.

Сами народы это осознали только двадцать лет спустя.

А вскоре (как же время-то летит!) явились к Тане мы на юбилей. И я прочёл ей оду на сорокалетие: