Иерусалимские дневники (сборник)

плодя беспамятные пятна,

и всё, что знал и думал, – тает

и утекает невозвратно.

* * *

Истлевших свитков жухлый сад

нам повествует из-под пыли,

что много тысяч лет назад

евреев тоже не любили.

* * *

Ценю в себе обыкновение

достичь душевного спокойствия,

смотря на каждое мгновение

как на источник удовольствия.

* * *

Я потому грешил, как мог,

живя не постно и не пресно,

что если сверху смотрит Бог —

Ему должно быть интересно.

* * *

Вполне сохранны мы наружно,

тая о старости печаль,

но веселимся так натужно,

что можем пукнуть невзначай.

* * *

Я жаждал, вожделел, хотел, алкал,

ища себе крутого ощущения,

и сам себя азартно вовлекал

в опасные для жизни обольщения.

* * *

Всё состоялось, улеглось,

и счастлив быть могу я вроде бы,

но мучат жалость, боль и злость,

что так неладны обе родины.

* * *

Притворяться, кивая значительно,

я не в силах часами подряд,

а выслушивать очень мучительно,

сколько люди хуйни говорят.

* * *

Я радуюсь покою и затишью,

для живости года уже не те,

и только пробегает серой мышью

растерянность в наставшей пустоте.

* * *

Когда на Страшный суд поступит акт,

где список наших добрых дел прочтётся,

зачтутся не они, а мелкий факт,

что я не думал, что кому зачтётся.

* * *

Поступки еврейские странны,

тревожат житейскую трезвость,

и хмурятся дряхлые страны

на юную древнюю резвость.

* * *

Напьюсь когда – не море по колено,

а чувство куража совсем иное:

как будто я горящее полено,

и льётся от костра тепло земное.

* * *

Только что разошлись наши дети,

на столе – недоед и посуда,

наше счастье – зародыши эти,

что общаются с нами покуда.

* * *

Томит еврея русский бес:

мерцает церкви позолота,

шумит в душе осенний лес

и вкусно чавкает болото.

* * *

По части блядства мой народ

с библейских славится времён

и сто очков даёт вперёд

сынам любых иных племён.

* * *

Попал по возрасту я в нишу

пустых ненужных стариков,

хотя и вижу я, и слышу

острее многих сопляков.

* * *

Игра умеренных способностей

моим сопутствует мыслишкам,

но бог деталей и подробностей

меня побаловал не слишком.

* * *

Есть сутки лёгкие и скорые —

летят, как будто гонит кто-то,

и вяло дни текут, в которые

жить ни к чему и неохота.

* * *

Блаженство распустилось как цветок,

я виски непоспешно пью с приятелем,

и мир, хотя немыслимо жесток,

однако ровно столь же обаятелен.

* * *

Всегда еврей изрядно мнителен,

а разъезжая – остро бдителен:

еврею предки завещали

следить в дороге за вещами.

* * *

Наш мир устроен очень круто,

судьба размечена любая,

и Цезарь сам находит Брута,

чтоб удивиться, погибая.

* * *

Естественно, что жизненный напор

ослаб уже во мне с недавних пор.

Но мыслей, хоть и редких, шевеление

родит ещё во мне одушевление.

* * *

То, чем обязан я судьбе,

варившей мне меню,

и чем обязан я себе, —

уже не я сравню.

* * *

Столько я на своих на двоих

исходил и дорог, и квартир,

что теперь я забочусь о них,

но идут они только в сортир.

* * *

Вовсе не артист и не поэт,

даже и не чтец, признаться честно,

с наглостью на сцене много лет

я работал соло без оркестра.

* * *

Заметно и поверхностному взгляду,

что ценность человека измерима

его сопротивлением распаду,

который происходит в нас незримо.

* * *

Не зря среди чужих едим и пьём,

немедля мы занятие находим:

с которым населением живём,

того и на еврейский переводим.

* * *

Конечно, юные шалавы

милы артисту, но сильней

артиста манит жопа славы,

зовя его стремиться к ней.

* * *

Когда немного выпил и курю,

отдавшись погубительной привычке,

то всё, что в это время говорю, —

чириканье позавтракавшей птички.

* * *

Я жил, за всё сполна платя,

меня две матери носили:

я был еврейское дитя

и был я выродок России.

* * *

На крохотном запущенном пространстве

евреям повезло собраться вместе,

и речь не о гордыне или чванстве,

а только о достоинстве и чести.

* * *

Рассудок мы в советчики не брали;

пылая вожделением неистово,

мы сразу в обольщения ныряли,

а дно повсюду – очень каменистое.

* * *

Давно уже я полностью свободен

и волен в биографии моей,

поэтому из двух возможных родин

я ту предпочитаю, что родней.

* * *

Когда забуду всё на свете,

всех перестану узнавать,

пускай заботливые дети

приносят рюмку мне в кровать.

* * *

Порою мы в суждениях жестоки,

но это возрастное, не со зла:

в телах у молодых играют соки,

а в душах стариков шуршит зола.

* * *

На сцене я весьма нелеп,

но не считаю унижением,

что зарабатываю хлеб

лица необщим выражением.

* * *

Текут века и тают годы,

евреи ткут живую нить,

а коренные все народы

мечтают их искоренить.

* * *

Из тех, кто осушал со мной бутыли,

одни успели тихо помереть,

а многие живые так остыли,

что выпивкой уже их не согреть.

* * *

Оставив надоевшую иронию,

замечу благодарственно и честно,

что рюмка возвращает нам гармонию

с реальностью, паскудной повсеместно.

* * *

Очень явственно с некой поры

угасает последний мираж,

испаряется чувство игры

и предательски чахнет кураж.

* * *

Меня Творец не просто потчевал

разнообразною судьбой,

но и склонял весьма настойчиво

к упрямству быть самим собой.

* * *

Хотя мне явно до конца ещё

пожить немного суждено,

я часто вижу свет, мерцающий

у входа в новое кино.

* * *

Есть очень грустная подробность

в писаньях нынешних мыслителей:

меня печалит низкопробность

высоколобых сочинителей.

* * *

Чтоб мы мельтешились по жизни

спокойней,