Иерусалимские сны

— Вы не знаете?! Сюда придет Мессия! Раньше, чем в Иерусалим. На сорок лет раньше. И воцарятся мир и гармония. И все воскреснут в радости и в песнях… Рамбам хотел гармонии на сорок лет раньше, — старик вздохнул. — И вот он здесь, уже восемьсот лет, а гармонии всё нет… И по Тель-Авиву летают пальцы, руки… Конец времен, уважаемый, конец времен. А всё потому, что мудрецы наши — в земле.

— Вы — цадик? — спросил Селедкер.

— Я не знаю, кто я, — ответил старик, — знаю только, что еврей. Еврей… Он сделан из ожидания и иронии. Чего он ждет? Мессию. Над чем иронизирует? Над этим миром. Разве его можно принимать всерьёз, этот прекрасный, прекрасный, прекрасный мир! — странная улыбка пробежала по лицу его. — Жара, пыль, пустые люди… Не знаешь, чего больше. Мы — среди дураков… А мудрецы все там, — он мотнул головой в сторону гробницы. — Я здесь много лет… Очень душно… Но я жду… Еврею есть чего ждать. Может, придет Мессия, может, нас перестанут резать — сарацины, крестоносцы, — может, пройдет боль в моей левой ноге. С тех пор, как умер Учитель, она у меня не проходит… А когда-то он мне давал капли, такой голубой пузырек, — и у меня всё проходило. Утром он лечил султана в Каире, а после обеда — нас. Раньше один и тот же врач лечил властелина и простого еврея, во времена, которые вы называете дикими. Он возвращался от султана, слезал со своей лошади — мы его уже ждали — и лечил нас. Он перемешивал капли с мудрыми словами — раньше были врачи-философы, во времена, что вы зовете тёмными. Мы приходили хворыми, а уходили юнцами. С тех пор ни один врач не помог мне; с тех пор, как Учитель лежит здесь, — ни один, хотя у меня три сына-врача. Я не знаю, что они лечат, но левую ногу они вылечить не могут. Иногда, по ночам, когда зной спадает, я беседую с Учителем — и нога немного проходит. Вы пришли к Учителю?

— Да, — ответил Селедкер.

— Что вы хотите у него спросить?

— «Что дальше?» — сказал я.

— Жара… пыль… пустые люди… ничего нового, пока не придет Мессия. Никто в этом мире уже ничего не ждет. Кроме еврея… Мы дали миру не только Тору, но и ожидание идеального общества. Еврей ждет другого мира, от этого мира его воротит. Как можно жить спокойно, когда всё время ждешь? Мы безумны… То, что есть, нам не подходит, а то, чего хотим, — того нет. Ждите Мессию, уважаемый, — вот что дальше. Если вы не верите — спросите у Учителя, он скажет вам то же самое…

Старик замолчал, у него были очень древние глаза, и я поверил, что он видел Рамбама.

Мы подошли к могиле. Солнце стояло уже высоко. Колыхалась трава. Полз муравей.

Мы стояли возле Учителя и молчали. Молчали и вслушивались.

— Ну что вам ответил Рамбам? — спросил Селедкер. — Что дальше?

— Я не расслышал, — ответил я.

— Тогда пойдем кушать пиццу, — предложил он.

— В Тверии лучшая пицца, — древний старик стоял сзади, — принесите мне тоже кусок.

— Вам с чем? — спросил Селедкер.

— Всё равно. Когда ждешь — много кушаешь… Рамбам ел мало, раз в день, после султана, перед тем, как принять нас… Впрочем, лучше с луком. Я люблю лук. Он горький, как мои мысли…

* * *

Мы пошли в город. Все шумело, пахло кнейдлах, висели колбасы, в ювелирной лавке толпились люди…

Плескался карп в бочке, орал булочник, из мешков пахло арахисом — на душе было светло, как утром в Иерусалиме.

— Почему вы печальны? — спросил Селедкер, — жизнь прекрасна. Даже если есть конец — мы всё равно воскреснем, ранним утром, в Тверии, на сорок лет раньше, рядом с Рамбамом. И он скажет нам: «Посмотрите, какое утро!» Он научит мудрости, которая навсегда останется с нами. Потому что смерти не будет.

— Каббалист Селедкер, — сказал я, — вы симпатичный человек. Во всяком случае, в третьем воплощении.

* * *

Вдоль границы бежал человек с длинным ножом. Впереди него со страшным хрюканьем неслась свинья.

— Держите хозера, — кричал человек, — держите!

Он исчез, продолжая вопить, и скоро вновь появился.

Я узнал в нем Орнштейна.

— Ушла, — тяжело дыша, произнёс он.

— Куда? — спросил я.

— В Египет… Я узнал вас, — Орнштейн засунул нож в ножны, — можете занимать девять-а: девять-а— больше не Орнштейн.

— Что произошло? — спросил я.

— Хозейрим больше не кормят меня, — ответил он. — Бог наказал меня за хозейрим. Я больше не летаю. Если хотите — берите девять-а! Всевышний покарал Орнштейна, — продолжал он. — От меня ушла жена, коллеги меня обманули, и самое главное — Он мне ни разу не дал больше девять-а! И я понял, что это Божья кара, это — знак. Орнштейн больше не «Швайнэкспорт». Я переехал в Израиль. Орнштейн теперь «Швайнэксперт».

— Что это за штука? — поинтересовался я.

— Я — эксперт по свинине, — гордо сказал Орнштейн, — я ищу ее в телятине, говядине, баранине. У меня редкий нюх: стоит мне только втянуть воздух — и я чувствую её присутствие. Я могу взять книгу, понюхать её и сразу сказать, упоминается ли там хоть раз хряк или нет. Мой девиз — «Ни одной свиньи в Израиле!» Поэтому я их гоняю. Восемь загнал в Египет, трёх — в Иорданию. Если у нас будет мирная граница с Сирией — загоню и туда. Бог покарал меня за хозейрим. Теперь, возможно, он меня простит.