Йерве из Асседо

Как и в первый раз, я начала жалеть о том, что подслушивала не предназначенное для моих ушей. Но и отказаться от такого соблазна не могла. Любопытство было самым опасным грехом на свете. Оно влекло людей в пещеры, из которых невозможно выбраться, в глубины, из которых невозможно всплыть, в леса, где теряешь тропу и аукать можно до бесконечности, но никто тебя не найдет. Но оно и являлось тем рычагом, что заводил механизм взросления.

Фридочке, судя по всему, тоже стало нехорошо от речей Фридмана, потому что она сказала:

– Ты дуреха, Миленочка. Сама, как маленькая девочка, со своим наивным идеализмом. Это пройдет с годами, пройдет, если только ты не выгоришь. Дай я тебя обниму, дорогуша ты моя бедненькая.

Мне неизвестно, разрешила ли Милена себя обнять, но, зная Фридочку, можно предположить, что домовая не стала ожидать формального согласия. Снова заговорила психолог Маша:

– Можно ли поинтересоваться, Милена, что ты там наговорила этой комиссии, что они так обрадовались твоей заявке на увольнение?

– Ты не обязана отвечать, – предупредил классную руководительницу Виталий. – Это твое личное дело.

– Опять личное! – снова взбеленилась Маша. – Что ты имеешь против личного, Виталик? Мы здесь собираемся, между прочим, чтобы говорить о личном.

– Эх, Маша, Маша, – вздохнул Виталий, – ты опять отождествляешься, вместо того чтобы проявлять профессионализм.

Тут Маша совсем потеряла психологическое достоинство, и я представила, что у нее заблестели глаза и она стала моложе на двадцать лет, как она умела делать, когда вовлекалась в мои истории и забывала, что она психолог.

– Не учи меня, ради бога, жить! – повысила она голос. – Я уже сорок лет Маша, и свой диплом я тоже не на Привозе купила. Неужели не понятно, что Милена жертвует собой ради…

Виталий оборвал ее на иврите. Он сказал: “Остановись, пожалуйста. Туда не лезь”. Будто забыл, что все остальные тоже говорят на этом языке не хуже родного.

Но психолог Маша уже залезла. И Тенгизу, наверное, это понравилось, потому что после короткой паузы он Машу поддержал и сказал тоном, с которым обращался к нам, когда мы плохо себя вели, и которому невозможно было сопротивляться:

– Ты, Милена, отказалась отвечать, когда я тебя об этом спрашивал. Не хочешь со мной разговаривать – поговори хотя бы с психологом. Что ты заявила комиссии?

Но Милена все еще была способна сопротивляться. Она сказала:

– Это мое личное дело.

– Личное, – повторил Тенгиз с усмешкой. – Честно говоря, я сам уже не понимаю, где проходит грань между личным и общим в этой Деревне. Когда выгодно, от нас требуется говорить начистоту, когда невыгодно – поощряют молчание. Определитесь, наконец, господа психологи, для какой цели мы здесь каждую среду собираемся и о чем должны говорить. А когда разберетесь между собой, сообщите нам.

Маша ничего не ответила. Вместо нее ответил Виталий, который, судя по всему, то ли решил Машу оберегать, то ли за ее счет выпендриваться, я так и не поняла. Но ответил он совершенно невпопад:

– По правде говоря, вам, друзья мои, не следовало забывать об отбое во время рабочей смены и стоило внимательнее следить за группой.

Но Маша, судя по всему, отчаянно боролась за лидерство и не была готова отдавать его коллеге, который к тому же и не был психологом, поэтому тоже заговорила невпопад.

– Если вы дороги друг другу, – взяла она себя в руки, опять призвав на помощь научные трактаты, – не позволяйте раскалывать вас и разносить по разные стороны баррикад. Мы все на одной стороне, баррикад нет, и Артема здесь больше нет, а он все еще продолжает свою деструктивную деятельность. Я не вижу причины, по которой двое равноправных коллег не могут быть вместе. Такая совместная работа, как у вас, располагает к интимности и к близости. Вы исполняете родительские функции. Родители – это пара. Совместная забота о детях создает романтический перенос друг к другу. Вы свободные холостые люди, почему бы вам не сблизиться? Но, как бы там ни было, в тот вечер вы занимались общим делом, а не друг другом. Кто бы что ни говорил, я вам верю. Вы оба способны соблюдать границы, это же очевидно каждому, кто с вами знаком.

– Странные вы люди, психологи, – сказал Тенгиз как-то отрешенно. – В дебри углубляетесь, на основании собственных измышлений делаете выводы, да еще и нас ставите в дурацкое положение. Если вам так необходимо знать о личном, между Миленой и мной не было и нет никаких личных отношений ни на работе, ни вне ее. Мы коллеги, занятые общим делом, и приятели, ничего больше.

– Как… – ахнула Маша. – Но… я думала…