Йерве из Асседо

– Я вам не отвожу роль судьи, но вы сами судите и осуждаете.

– Я осуждаю?

– Да, Тенгиза.

– За что?

– Вы серьезно? Я когда вам рассказала про стих, у вас было такое лицо, как будто Тенгиза надо уволить.

Маша кашлянула и опять засверлила меня глазами. Они у нее были немного криво накрашены.

– Что вы сверлите меня глазами? Я все вижу, я же чуткая.

– Да-а… – протянула Маша со странной горечью. – Ты права. Я подумала, что ему не стоило такое тебе писать.

Что-то в Маше сегодня было не так. Но может, дело в том, что я с ней целый месяц не виделась из-за праздников и траурных дней и отвыкла от нее?

– Почему?!

– Почему…

– Неужели так трудно ответить на простой вопрос?

– Труднее всего отвечать на самые простые вопросы.

– Так почему?

– Зоя, – Маша опустила ноги на пол, как все нормальные люди, – я могу тебе ответить на этот вопрос. Но ты сама знаешь на него ответ.

Я знала ответ. Я прекрасно помнила наши ночные откровения в день попытки самоубийства Аннабеллы. Я рассказала Маше про свои сегодняшние ночные мысли. А пока рассказывала, ощущала тревогу, как ночью. И боялась, что Маша ее разделит, что она скажет: “Тенгиз сбивает тебя с толку, не соблюдает границ, и из роли вожатого выламывается, дурит тебе голову, обещает то, что выполнить не может”. И кто бы говорил! Ночью в парке она сама никаких границ не соблюдала и ревела при мне в три ручья.

Но Маша выдала неожиданное:

– Был такой психоаналитик Дональд Винникотт, он написал книгу, которая называется “Игра и реальность”. Там он пишет, что ребенку, чтобы повзрослеть и стать самостоятельным человеком, необходима игра. Знаешь, что такое игра? Это когда ты забываешь о том, что между реальностью и фантазией существует граница; когда сам вопрос, где настоящее, а где выдумка, отпадает; это когда что-то одновременно и вымысел, и настоящее.

– Так не бывает, – удивилась я. – Оно либо настоящее, либо ненастоящее.

– В обычной жизни да, но не в пространстве игры. Играя, ты как будто создаешь то, что уже было там до тебя. Вообще-то это важно не только в детстве, это всегда важно.

– Я не понимаю, – отмахнулась я от Маши.

– Неправда, – отрезала Маша. – Все ты понимаешь. Каждому человеку нужен тот, кто был бы для него одновременно настоящим и ненастоящим; тот, кого он мог бы сотворить, при этом не создавая.

– Это чудеса какие-то.

– Не чудеса это, а парадокс. И умение играть. А вообще-то пусть будут чудеса. Почему нет? Если у человека есть способность быть для кого-то чудом, одновременно самим собой и плодом воображения, ему повезло. И другим повезло. Тебе повезло. Для игры нужны двое.

В тоне и во взгляде Маши сквозило восхищение. Как я могла его спутать с осуждением? Или это она изменила свое мнение во время беседы? Решила мне подыграть? Маша завидовала. Она завидовала Тенгизу. Она завидовала мне. Она хотела, чтобы и с ней происходили чудеса. Ей хотелось, чтобы Тенгиз и от нее создавался таким, каким был сам по себе. Ей хотелось, чтобы она создавалась для меня такой, какой была сама по себе, и чтобы я видела в ней чудо.

Когда два человека разговаривают, открывается бесчисленное количество смыслов, бездонное, бесконечное. Как же выбрать между ними, если у вас в запасе всего пятьдесят минут?

Будто расслышав мои мысли, Маша выдала:

– Я для тебя настоящая, Фриденсрайх фон Таузендвассер вымышленный, а Тенгиз – и то и другое.

Я сказала Маше, что хочу навестить Аннабеллу. А Маша ответила, что меня нередко влечет к крайностям. На это я возразила, что ни в каких крайностях не была замечена, алкоголь не пью, траву не курю, с мальчиками, к сожалению, не сплю, хоть мне уже шестнадцать лет, но Натан об этом будто забыл, а сломанное окно не в счет. Маша сказала, что влечение к крайностям и эктинг-аут разные вещи и что именно это отличает человека с прочной психикой от человека с пошатнувшейся. Я спросила, что такое “эктинг-аут”. Она перевела: “отреагирование вовне”. Как будто так было понятнее. Маша объяснила:

– Это когда ты, вместо того чтобы чувствовать и проживать внутренние конфликты внутри себя, отыгрываешь их во внешнем мире разными не очень приемлемыми поступками.

– Вы же только что говорили, что играть – это полезно.

Маша задумалась:

– Играть – это одно, а отыгрывать – совсем другое.

– Как, например, что? – спросила я.

– Вот, допустим, ты чувствуешь к кому-нибудь скрытую неприязнь, если ты его поколотишь – это будет отреагированием вовне, а если просто поймешь, что он тебе неприятен, тогда все в порядке. Или, например, ты в кого-нибудь влюблена, но знаешь, что он к тебе равнодушен или абсолютно тебе не подходит. Если ты бросишься ему на шею – ты отреагируешь вовне, а если…

– А если я напишу о том, как я бросилась ему на шею, в деталях и подробностях, это будет отреагированием вовне?

– Это будет сублимацией, – сказала Маша, очень собой довольная.

– Маша! – вдруг поняла я и тоже переполнилась самодовольством. – Я мастер сублимации!

Маша улыбнулась и поскребла ногтем по шее.