Иешуа, сын человеческий

За одну ночь он поседел. Пышные волосы на его голове, не знавшие ножниц, и такая же пышная борода, тоже никогда не подстригавшаяся, стали белее снежных горных вершин.

Долго не покидала Иисуса ипохондрия, хотя все ближние старались внушить ему, что жизнь жены его продолжается в детях ее и внуках и что ему, Мессии, нужно не отстраняться от предназначенного Отцом Небесным. Особенно настойчивым был Ицхак, поднимавший дух учителя теми же словами, какими наставлял Иисус его самого, делавшего первые шаги в проповедничестве. В конце концов, ученик победил учителя. Иисус сказал:

— Я хочу пойти по всем тем монастырям, где в годы молодости своей познавал Священную Истину. Если имеешь желание, пойдем со мной.

— Не взять ли нам с собой и моего ученика?

— Можно. Вдвоем мы успешней сможем передать ему свои знания.

Ушел Иисус из города без особой огласки. Лишь Давиду открылся полностью:

— Путь мой не на месяц и даже не на год, но — на годы. Пока не почувствую, что Ицхак и ученик его твердо встанут на ноги. Через познания Вед и моих ежевечерних бесед-уроков.

— Но ты, отец, не молод. Помни об этом.

— Я вернусь, сын мой. Обязательно вернусь.

Заверение это не очень-то убедило Давида; если на многие годы, то все может случиться со старым человеком, и он прощался с ним навсегда, хотя старался скрыть эти свои мысли. Иисус, однако, поняв их, повторил твердо:

— Я непременно вернусь. Я должен упокоиться рядом с женой моей, рядом с ангелом-спасителем моим, воссоединившись с ней душами навечно.

Иисус сдержал слово. Он вернулся. Еще более постаревший, но, похоже, избавившийся полностью от тоски по Марии.

Увы, это только показалось родным, ибо едва переступил он порог своего дома, слезы покатились по его впалым щекам, смачивая седую, но все еще пышную бороду.

— Отец, пойдем в мой дом, — предложил Давид, и вслед за ним подобные приглашения последовали и от Нимрода, и от дочерей его. Выбирай. Иисус, однако, наотрез отказался:

— Я здесь. Где дух жены моей. Гуха и Соня, дети их присмотрят за мной.

Но как показало время, отказался он зря. В доме все напоминало ему о счастливых годах, прожитых с Марией, и тоска с каждым днем набирала силу. Невмоготу стало ему от не отступавшей ни на минуту душевной боли, и он решил вновь взять посох в руку свою.

Позвал Ицхака.

— Ты не возражаешь, если я позову тебя идти со мной по тем самым местам, где мы с тобой делали первые шаги, где крестили первых, а потом еще и еще. Не забыли ли они нас?

— Ты, равви, предлагаешь только вдвоем?

— Только. Ты и я.

— Хорошо. Я готов.

— Выходим завтра на рассвете.

Вышли они за городские ворота в тот самый миг, когда лучи восходящего солнца скользнули по дальним вершинам, и вековые снежные шапки их засмеялись искристо, разбрызгивая несказанную радость свою радужными всполохами. Так прекрасен был этот миг, так жизнеутверждающ, что Иисус почувствовал себя спокойно. Умиротворенно он пошагал по хорошо знакомой дороге, и душа его не беспокоилась предчувствием скорой кончины.

Без спешки, проповедуя в каждой деревне по несколько дней, он и Ицхак добрались до высокогорной деревни, довольно сильно разросшейся (в народе ее уже называли Городом Пастуха), крестил там целую дюжину из многобожников, а на обратном пути завернули они в горный монастырь. Сколько лет он здесь не был, но его не забыли и встретили как доброго друга, по которому сильно соскучились. В тот же вечер попросили рассказать, где провел он многие годы, в каких побывал монастырях, что узнал нового и скольких приобщил к Единобожью?

— Хорошо, — согласился Иисус, хотя чувствовал себя очень усталым. Но не мог же он отказать друзьям своим.

Обильная трапеза, и долгий, за полночь, разговор с Посвященными и их Главой.

Уснул он сразу, едва положил голову на подушку.

Утром он не встал в обычное для себя время, и первым встревожился Ицхак, ибо привык он к тому, что учитель его, как поздно бы ни ложился, вставал с восходом солнца. Ицхак, однако, повременил с часок, но Иисус все не выходил из опочивальни, и тогда Ицхак постучал в дверь.

Тихо.

Подождав чуток, постучал вторично.

Ни звука в ответ.

Поборов неловкость, Ицхак отворил дверь и замер в нерешительности у порога: Иисус, похоже, безмятежно спал. Хотел было выйти, тихо затворив за собой дверь, но что-то его удерживало. Пригляделся — Иисус не дышал. Похолодело внутри у Ицхака, рванулся он к любимому учителю своему, положил руку на лоб — холодный он. Теперь увидел: глаза приоткрыты, нос заострился.

Понесся Ицхак к Главе монастыря и с ужасом в голосе:

— Умер великий проповедник и пророк! Отдал Богу душу!

— Пойдем. Я постараюсь вернуть ему жизнь.

Не сумел одолеть Великий Посвященный смерть. Позвал на помощь еще двоих из Посвященных, лучших, целителей, но и их усилия оказались тщетными.

— Все мы телесно смертны. Все мы во власти богов, — с горечью признался Глава монастыря. — Мы приготовим все для бальзамирования Великого Мудрого и со всеми почестями похороним его священное тело в монастыре, а душу его истовыми молитвами проводим в вечное блаженство. Ее место в сонме богов.