Иесинанепси / Кретинодолье (сборник)

Возможно, Ленрубен их и услышал, но не придал этому значения.

И зря. По знаку вожака в едином порыве они сильно толкнули Ленрубена в спину, после чего отпрянули, ибо подвержены головокружениям.

Силуэт с рыжей копной исчез. Я едва заметил неясный след от траектории его пролета в бездну. И даже не успел предупредить его. Хотя было ли — могло ли быть — у меня желание его предупредить? В том мире, каков он теперь, Ленрубеном больше, Ленрубеном меньше — какая разница?

Ха!

Трое безмолвных подростков на миг замерли. Они еще не осмеливались поверить в свершившееся, и это свидетельствовало о престиже, который рыжий сумел завоевать. Наконец, по-прежнему не двигаясь, они переглянулись и расхохотались. Звериная радость осветила их грязные лица; глаза из-под спутанных волос блестели, как у волков.

Смех привлек и заразил Бидонвина, находящегося поодаль; дурень тут же подбежал с каким-то цветком в руке и глупо засмеялся, сам не зная чему. Этот точно не участвовал в заговоре. Даже в прежней жизни его считали бы умственно отсталым. А уж здесь-то…

Амбрион растягивал проявления злобного торжества. Хлопал себя по уже волосатой груди, а из его рта, обросшего черноватым пушком и зияющего как дыра на смуглом лице, вырывались звуковые тирады, которые я плохо понимал. Что-то вроде победного гимна, скорее ритмизированного утверждения, поскольку петь он не умел. Лишь в двух беспрестанно повторяющихся фразах я уловил приблизительный смысл:

Амбрион завалин Ленрубен,

Амбрион бо син Ленрубен.

(Амбрион убил Ленрубена, Амбрион сильнее Ленрубена.)

Наконец, вдоволь покривлявшись, они решили сняться с места. Поход закончен. Теперь обратно в пещеру. Это ведь была идея Ленрубена, вся эта экспедиция. Итак, мы двинулись вдоль склона по едва заметной ложбинке, которая ранее привела нас к обрыву. Прошли сотню шагов под уклон, затем поднялись по крутой тропинке к гребню стегозавра. В том месте, где начиналась тропинка, виднелись следы настоящей тропы, но заросшей бурьяном, которая уходила в долину, где, должно быть, выводила на извилистую дорогу. Этакое подобие перекрестка.

Едва мы к нему подошли, перед Амбрионом, шагавшим впереди с высоко поднятой головой, вдруг возник какой-то вытянутый силуэт. Живой факел с огненной гривой.

Ленрубен. Я был ошарашен. Остальные буквально пали навзничь, осели на свои задницы, вытянув вперед руки, отвернувшись, чтобы не видеть, и закричали:

— Иесинанепси!

Определенно это слово, имеющее столько разных смыслов, приобрело еще одно значение: «призрак». Так подумалось мне в тот момент. Но позднее я понял, что недопонял. В их представлении Ленрубен действительно умер, но был воскрешен силой Иесинанепси; следовательно, Ленрубен имеет отношение к его силе, а значит, бессмертен и неуязвим. Для них это кажется не более невозможным, чем что-либо иное. Да и потом, что такое «невозможное»? Что истинно и что ложно? Мне ли об этом рассуждать? Мне, вероятно, безумному, обладающему слишком хрупким, наверняка единственным на планете сознанием, которое еще соединяет два мира?

Но Ленрубен в отличие от меня не философствовал. Он набросился на Амбриона, схватил за волосы, принялся отвешивать ему затрещины и пинки, короче, задал изрядную трепку. Тот безвольно все сносил. Время от времени, приоткрывал вздувшиеся от ударов губы и тихо, словно умоляя, подвывал: Иесинанепси!

Ленрубен вскоре унялся. Пинком заставил Амбриона встать и властным жестом приказал нам следовать за ним. Я повиновался, как и остальные. Повиноваться этому мальчишке? Пф! Мое существование может закончиться в любой момент. Так к чему хотеть одно, а не другое? Теперь надо быть ребенком, чтобы чего-то хотеть.

Козья тропа петляла и скользила, мы петляли и скользили по ней, цепляясь за пучки трав. Вскоре добрались до маленькой, едва сдерживаемой гнилыми кольями, осыпающейся и местами провалившейся площадки, на которой росли пшеница и виноград. И за тремя ореховыми деревьями — какой сюрприз! — увидели домик, колодец, садик и загон.

Мое глупое сердце учащенно забилось. Но мы подошли ближе, и с первого взгляда я убедился, что всякая надежда тщетна. Дом пуст, двери настежь открыты, ставни болтаются. Запах смерти и заброшенности. Ни души. Не было даже трупов. Мы обошли дом, часть которого обрушилась и раскрошилась. С другой стороны находился дворик, где когда-то сушили белье. От стены до скособоченных шестов все еще тянулись веревки. Некоторые шесты были вырваны из земли и повалены вместе с веревками и перепачканным бельем: рубашками, превратившимися в клочья, и простынями, скомканными, бесформенными, как бредень.

Бедствие оставило следы и здесь. Однако… как-то странно… Если приглядеться, некоторые жерди, похоже, вырваны совсем недавно. Рядом с одной из них, в ямке разворошена свежая земля. А на одном коме белья явно виднелась вмятина, казавшаяся каким-то отпечатком.