Иесинанепси / Кретинодолье (сборник)

Не стану рассказывать о монотонности многодневного зигзагообразного плавания в поисках суши, которая от нас постоянно ускользала. Это ничего не дало бы повествованию, ведь интерес наш был отнюдь не географическим. Скажу только, что в результате всех этих задержек мы прибыли к цели в марте, когда в этих широтах наступает скверная пора. Мы старались скрасить вынужденный досуг, заводя бесконечные споры о шансах обнаружить в глубине разыскиваемого нами каменного горнила остатки или зачатки неизведанной человеческой популяции. В разговорах на эту тему Коррабен был неистощим, а профессор снисходительно позволял выуживать из себя ответы, которые превращались в импровизированные лекции. Сюжет его интересовал. И долго упрашивать профессора не приходилось. Он часто упоминал, что в начале карьеры увлекался исследованиями гормональной недостаточности и не раз сожалел, что не смог их возобновить. Несколько успешных работ, случайно сделанных в другом направлении, создали ему репутацию, пленником, так сказать, которой он оказался. Его специальностью были желудочные заболевания. Он считался светилом по вопросам диеты, недоедания, неправильного питания и, побуждая миллиардеров сидеть на одной простокваше с гренками, сам стал миллиардером. К себе же эту науку не применял, так как имел от природы солидную комплекцию и отменный желудок. Его голова, почти ромбовидной формы, заканчивалась сверху узкой площадкой, засаженной седеющим ежиком, снизу — бородкой с проседью; над живыми глазами козырьком нависали брови, чьи уголки повторяли конфигурацию опущенных кончиков усов; лоб и верхнюю губу соединял прямой тонкий гребень удлиненного носа. Это почти геометрически вычерченное, обычно бледное лицо уже успело обветриться на морском воздухе. Ведь профессор целыми днями расхаживал по палубе яхты «Кроншнеп», которой владел Коррабен и управлял капитан Портье. Капитан был вовсе не старым морским волком грубоватого вида, как того требовала традиция, а тридцатилетним мужчиной, казавшимся еще моложе вследствие своей скромности и даже застенчивости. Его безбородое розовое лицо, светлые, почти белесые волосы только усиливали это впечатление. Тем не менее моряком он был хорошим, в чем мы смогли убедиться, попав в традиционный шторм у мыса Горн. Кстати, в этом Коррабен оказался почти так же хорош, как и он: владелец яхты никогда не вмешивался в управление кораблем; он ограничивался тем, что иногда стоял на вахте и выполнял обязанности старшего помощника, забавляя себя и разгружая капитана.

Тот день — когда туманным утром капитан Портье объявил нам, что виднеется остров, вполне соответствующий, насколько можно судить, описанию капитана Буваза, — был радостным или показался нам таким. Новость ожидали давно. Всем надоело вечно возвращаться к одним и тем же спорам. К тому же остров Буваз перестал быть модной темой, и мы оставались, наверное, единственными, кто им интересовался. И вот мы бросились к бортовым ограждениям со своими подзорными трубами и биноклями, чтобы рассмотреть сушу, замеченную впередсмотрящим.

Сначала мы не увидели ничего. Серая, точнее, черно-серая скала, которая походила скорее на груду мглы; более мрачная туча, осевшая на горизонте, ниже остальных. И все.

Вскоре, выделившись из мутной морской дымки и утреннего тумана, проявился остров, по виду, невзирая на черноватые пики, низкий, кряжистый, словно сжавшийся комком на морской глади с мелкой волновой рябью. В нем было что-то неприветливое и даже недоброе. Несмотря на радость оттого, что мы наконец прибыли, сумели достичь не очень ясной цели, нас охватило смутное чувство боязни и неприязни.

В поисках удобного места для высадки нам пришлось почти полностью обогнуть остров. Едва ли не повсюду — обрывистые утесы, уходящие прямо в воду или окаймленные узкой полоской жесткого песка, усеянного камнями, скатившимися по крутым склонам. Почти вернувшись к исходной точке, в районе южной оконечности, мы заметили нечто вроде воронки в скалистой впадине, а перед ней осыпь, которая спускалась рухнувшей грядой к отлогому берегу, каменистому, бугристому, суровому и пустынному. Однако с мореходной точки зрения место было выгодным: от порывов ветра его защищала этакая неровная дамба, образованная продолжением осыпи, уходящей в воду. Эта естественная насыпь укрывала изгибающийся, достаточно глубоководный рейд — Кретин-Харбор, как мы прозвали его впоследствии. Первым, насколько я помню, это название употребил капитан Портье, у которого случались приступы англомании.