Иезуит. Сикст V

Отшельник поспешил в капеллу, где занялся приготовлением к чуду, и было время: богомольцы начали прибывать целыми толпами. Около десяти часов вокруг капеллы собрался народ. Так как капелла была маленькая, то Гальдино распорядился впустить сначала только избранную публику, а остальным вручил пронумерованные билеты, конечно, за известную плату. Первыми вошли римские аристократы и аристократки, богато разодетые; остальные ожидали своей очереди в саду около капеллы. Гальдино в священнической сутане занял около капеллы место на возвышении и повел такую речь:

— Братья, Господь Бог гневается за прегрешения, совершаемые в Риме. Он в своем божественном откровении поручил мне сказать вам, что если так будет продолжаться, то на ваши головы падет огонь небесный, так же, как он пал на Содом и Гоморру.

Рыдания и громкие вздохи были ответом на эти слова отшельника. Он же продолжал:

— Будьте тверды в добре, мои возлюбленные братья, сопротивляйтесь соблазну и преклонитесь перед этим чудесным распятием, молите его отпустить вам ваши тяжкие грехи.

Началось торжественное шествие в святилище. Каждый опускал монету в кружку, стоящую около дверей. По звуку падающей монеты отшельник узнавал ее достоинство и, если она была мала, он под тем или другим предлогом останавливал жертвователя.

Вслед за другими в капеллу намеревался войти и капуцин, бедно одетый; отшельник, останавливая его, сказал:

— Брат, здесь тебе не место. Разве ты не видишь, что моя капелла маленькая, едва может вместить епископов и князей, куда же ты-то лезешь в своей грязной сутане?

— В этой грязной сутане я каждый день служу обедню, — отвечал капуцин, — и прикасаюсь к телу и крови Христа Спасителя. Не кажется ли тебе, благочестивый отшельник, что тут дело вдет о более священном, чем все твои епископы и князья, взятые вместе?

— Но я тебе опять повторяю…

— Послушай, отшельник, я советую тебе подобру пропустить меня, иначе, вот видишь всю эту толпу — я подыму ее на тебя и прямо укажу, что ты пропускаешь в капеллу только богатых!

— Что же с тобой делать? Входи! — сказал недовольным голосом отшельник, и потом прибавил про себя: «Погоди, дай мне встретиться с тобой где-нибудь в пустынном месте, я покажу тебе, как вламываться туда, куда не следует». Монах смешался с толпой богато разодетых аристократов, которые не удостоили вниманием бедного служителя алтаря.

Между тем отшельник призывал:

— Молитесь братья! Иисус Христос сейчас появится, приходите грешники и неверующие! Священный огонь падет на ваши головы.

Все пали на колени, начали молиться, и спектакль начался.

Римляне во все времена и века были скептики. Открытый разврат Ватикана убил в них всякое религиозное чувство. Макиавелли правду сказал, что вера бежит из Вечного города далеко в провинции, и там распространяется, но то, что видели римляне в маленькой капелле отшельника Гальдино, заставляло трепетать каждого даже и неверующего. Представьте себе распятие из черного дерева с фигурой Христа в рост человеческий. Каждый мускул божественного страдальца, каждый фибр его лица исполнен истинно артистически. Если бы что-нибудь подобное нашлось в наше время, то за такое распятие заплатили бы баснословную сумму; а в эпоху Сикста за работу, перед которой преклонились бы Брунеллески[102] и Донателло, отшельник Гальдино заплатил несколько сольдо какому-то неизвестному художнику.

И вот перед этим-то дивным изображением распростерлась парадная толпа римских аристократов. С рыданием кающиеся стенали: «О Боже великий, прости нам согрешения! Будь посредником между нами и твоим небесным Отцом. Если наши молитвы и наше раскаяние тронули тебя, покажи нам, о Боже, что ты внял нашим молениям!» За этим настала гробовая тишина; присутствующие боялись дышать; по прошествии минуты, которая показалась целым веком, глаза распятого начали увлажняться, и еще через минуту из них упали две кровавые слезы.

— Чудо! Чудо! — кричали все.

Эффект был чрезвычайный. Галантные прелаты, владетельные князья, великосветские грешницы все пали ниц и шептали:

— Прости нас, Иисус Сын Божий!

Один лишь монах оставался на ногах. Все с удивлением глядели на него.

Наконец он опустился на колени и стал молиться.

— Побежден, побежден! Уверовал! — послышались голоса.

Но иллюзия скоро была разрушена. Монах встал, подошел к распятию и вскричал громовым голосом:

— Вы, епископы и синьоры, которые должны бы были преследовать шарлатанство, как вы осмеливаетесь пособничать ему?

Раздался всеобщий крик негодования, казалось, вся толпа бросится на монаха и растерзает его. Но последний, не обратив ни малейшего внимания на общее возбуждение и вынув из под полы секиру, подошел к самому распятию и сказал:

— Как Христа, я тебя обожаю, но как дерево я раскалываю тебя![103]

С этими словами он ударил секирой по голове распятого Христа, и деревянный череп, пустой внутри, упал к его ногам.

Все общество, присутствующее в капелле, дрогнуло от ужаса; послышались крики: «Смерть дерзкому!»

Тогда монах сказал громким голосом:

— Разве вы не узнали своего повелителя?

— Сикст! — прошептали все.