Иезуит. Сикст V

Крестьянин пожал плечами, как бы говоря: делай, как знаешь.

— Ну, хорошо, добрый человек, я тебе все расскажу, — начала Мария. — Мы только раз видели синьора Савелли, когда он приезжал в замок к девочке, которая ему понравилась, и тогда велел раздать крестьянам вино. От него мы не имеем обиды, но нас очень донимают его лейтенант и приближенные.

— Разве лейтенант имеет безграничную власть?

— Во дворце Савелли он командует всем. Его окружает банда из шести разбойников, вооруженных до кончиков зубов. Эти господа рыскают по окрестностям и вымогают подарки; если им их не дают, они тотчас же пускают в ход ножи и палки; режут и бьют без всякого милосердия.

— Но теперь-то зачем же вы идете в римский дворец Савелли? — спросил нищий.

— У нас землю отняли и выгнали вон, мы обречены на голодную смерть.

— За что же с вами так поступили?

— Да вот видишь, добрый человек, — продолжала крестьянка, — к мужу пришел его родной брат монах и умер у нас. Кто-то сказал управляющему, что покойный монах оставил мужу в наследство много денег. Управляющий призвал мужа и прямо потребовал, чтобы муж отдал ему половину наследства. А какое наследство… монах не оставил нам ни единого сольдо, откуда мужу было взять деньги? Управляющий ничего не хотел слушать, стал нам чинить всякие притеснения и наконец выгнал нас вон. Мы теперь идем к самому синьору, бросимся ему в ноги и будем просить, чтобы он смилостивился, не дал нам умереть с голода.

— Войдем вместе во дворец, — сказал нищий, — я предупреждаю вас, что видеть синьора и говорить с ним очень трудно; сам Савелли человек добрый, но его окружающие далеко не отличаются душевными качествами.

Двор плаццо был полон бандитами, по обыкновению скрывающимися от правосудия за многие преступления. Разница в порядках, бывших при папе Григории и Сиксте, заключалась в том, что при покойном папе разбойники, находившиеся на службе у синьоров, днем открыто разгуливали по римским улицам и совершенно безнаказанно творили всякие бесчинства, а при новом папе они решались выходить из плаццо только ночью, и если их узнавали и ловили, то на другой же день всех вешали.

Старый нищий, рассматривавший служащих, разгуливавших по двору, подошел к одному из них, одетому в ливрею лакея, и просил доложить синьору Лукко Савелли, что крестьяне из его поместья желают с ним говорить по делу весьма важному.

— Доложить синьору Савелли, что крестьяне с ним хотят говорить! — вскричал лакей. — Да разве это возможное дело? С тех пор как я на службе, я и не слыхал ничего подобного.

— Но, милый мой, это дело очень важнее, — сказал нищий.

— Какое бы оно важное ни было, а докладывать не пойду, — отвечал лакей, — я вовсе не намерен рисковать своей шкурой.

Крестьянка и ребенок горько заплакали. Лакей посмотрел на них и сказал:

— Но сердце у меня не из камня, попробую одно средство, доложу господину, слово которого имеет такое же значение, как и слова самого синьора Лукко. Подождите меня здесь, — добавил он и поспешно ушел.

Просители остались, с трепетом ожидая решения своей участи. Лакей вскоре возвратился и пригласил их следовать за ним. Все, в том числе и нищий, пошли за лакеем по длинным узким коридорам, устроенным в подземном этаже. Почти в самом конце лакей отворил дверь в длинный зал со сводами и маленькими окнами, выходящими внутрь двора. — «Войдите», — сказал он и скрылся. Просители вошли и с ужасом отступили назад. Перед ними стоял их страшный мучитель управляющий.

— А, мои ангелочки! — вскричал он, злобно улыбаясь. — Как мне приятно видеть вас здесь. Вы пришли жаловаться на меня синьору Савелли, не подозревая, что и в римском его палаццо я имею некоторое значение. Очевидно, вы несколько ошиблись в расчете, ну да это ничего, мне очень приятно здесь вас видеть.

Нищий с любопытством наблюдал всю эту сцену. Он видел, какой ненавистью загорелись глаза крестьянина, как побледнела его жена и заплакал ребенок. Тем не менее крестьянин, почтительно склонив голову, стал просить своего мучителя о помиловании.

— Господин управляющий! — говорил он. — Мы не с жалобой на вас пришли сюда, мы хотели просить синьора оказать нам какую-нибудь помощь в нашем безвыходном положении.

Нищий подумал про себя: «Эти несчастные пришли целовать руку, ограбившую их!»

Управляющий злобно расхохотался и сказал крестьянину:

— Значит, ты обдумал мое предложение и готов мне повиноваться? Прекрасно. Тебе известны мои условия. Половину капиталов, оставленных твоим покойным братом, ты должен предоставить в мое распоряжение.

— Капиталы! — вскричал крестьянин, от страха побледнев. — Но великий Боже, откуда же я их возьму? Еще раз клянусь моим ребенком, я сказал вам сущую правду, синьор. Покойный брат мне гроша медного не оставил.

— О негодный лжец! И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Ты, при твоей бедности и хитрости, мог дать какому-то бродяге-монаху кров и пищу, не рассчитывая получить от него наследства? Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому, а не мне. Я тебе советую отдать мне половину полученного капитала, и тогда я оставлю тебя в покое. Ну, так скажи-ка мне, где спрятан твой капитал?