Герцогиня Анна Борджиа начинала думать, что рок, тяготение которого она всегда чувствовала над своей головой, перестал ее преследовать.
Дела конклава все еще не устраивались. Ожидали испанских и австрийских кардиналов, так как было бы несправедливо и неудобно собрать конклав без них. Между тем кардинал мог продолжать свои посещения, принимаемые Анной все с таким же страстным восторгом; и ни один из любовников не предвидел того момента, когда их счастье должно было кончиться.
Кардинал, не знавший преступных обязательств, взятых на себя Анной, был счастлив. Девушка была так искренне влюблена в него, что Санта Северина смеялся над своими прежними подозрениями, когда он каждую минуту ожидал, что будет отравлен.
Анна Борджиа, со свойственным подобным характерам энтузиазмом, кончила тем, что совершенно поверила словам кардинала: она воображала, что ее прежние преступления должны исчезнуть, как тень, и что они будут смыты потоком ее новой возвышенной любви. Она без малейшей жалобы позволила бы убить себя, чтобы доказать свою любовь к Санта Северина, настолько она была далека от мысли повиноваться таинственному обществу, приказавшему ей убить во имя уже совершенных ею убийств. Анна не думала о том, что она познакомилась со своим возлюбленным только благодаря жестокому поручению, возложенному на нее орденом иезуитов. Конечно, не следовало и предполагать, что безжалостные люди, внушившие ей столь преступное намерение, желали доставить только радости и удовольствия герцогине и не собирались собрать плоды своих замыслов.
Но ослепленная своей счастливой любовью, герцогиня не думала ни о чем подобном. Она находила совершенно естественным, что небо, земля и все элементы соединились для покровительства ее любви к кардиналу, и убаюкивала себя этой уверенностью.
Пробуждение должно было стать кошмарным.
Отец Еузебио из Монсеррато не был человеком, скупящимся на сценические эффекты, и когда он поражал свою жертву, то легко было понять, кто направил удар.
— Передайте послушнику, что мне необходимо поговорить с ним, — велел настоятель монастыря святого Игнатия одному из служек, на которых были возложены обязанности слуг. Под именем послушника в монастыре обычно подразумевался наш приятель Карло Фаральдо, прибывший последним в мрачное убежище монахов, но уже высокоценимый своими начальниками.
Действительно, минуту спустя, он вошел в келью настоятеля с опущенными вниз глазами и склоненной головой, как и следовало особе, намеревавшейся сделать себе карьеру в учреждении святого Игнатия Лойолы.
— Фаральдо, — сказал ему настоятель, поднимая на юношу глаза, оттененные длинными ресницами, — Фаральдо, сегодня вы должны дать доказательство вашего послушания.
— Я надеюсь, что ваше высокопреподобие останетесь довольны мной.
— Вы наденете ваше прежнее платье кавалера, хранящееся в шкафах отца привратника.
— Слушаю.
— Выйдете в этом платье в потайную дверь монастыря и отправитесь во дворец герцогини Анны Борджиа, находящийся близ Колизея.
Карло поклонился с выражением полного повиновения.
Имя Борджиа ничего ему не говорило. Благодаря предосторожностям умного Рамиро Маркуэца наш юноша совершенно не знал, кто являлся действующим лицом в его трагическом приключении.
— Лично самой герцогине… понимаете вы меня? Лично ей самой вы отдадите вот это письмо. Позаботьтесь, чтобы герцогиня распечатала его и прочла в вашем присутствии.
— Но если она откажется принять меня?
— Вы скажете слуге, который отопрет вам дверь, чтобы он доложил своей госпоже о приходе посланного от генерала иезуитского ордена.
Послушник поклонился. Даже и ему было ясно, что перед этим именем отворится дверь любого дворца.
— Если герцогиня спросит у меня что-либо, что я должен отвечать ей?
— Герцогиня ни о чем вас не спросит; она из содержания письма узнает все то, о чем бы могла спросить вас.
Карло вновь поклонился, в знак своего пассивного послушания.
— Угодно будет вашему высокопреподобию назначить брата, который должен сопровождать меня?
— Никто не будет сопровождать вас. Орден настолько доверяет вам, что надеется, что вы самостоятельно и добросовестно исполните данное вам поручение.
Как ни привык Фаральдо тщательно скрывать свои чувства, в особенности в присутствии начальства, по позволение, данное послушнику, выйти одному (что никогда не разрешалось даже и посвященным монахам низших разрядов) показалось ему столь новым, столь странным и так не согласным с правилами иезуитов, что он не мог не выказать удивления.
Настоятель заметил это.
— Вы еще не стали членом нашего ордена, Фаральдо, — сказал он ласково, — а потому для вас не обязательны обычаи, которым обыкновенно подчиняются наши братья. С другой стороны, не забывайте, что власть начальников монастыря абсолютна, и что послушание заключается не только в физическом исполнении приказываемого, но еще более в согласии на это сердца и ума.
— Умоляю ваше высокопреподобие, — сказал Карло униженно, — поверьте…