Иезуитский крест Великого Петра

— Хоть не венчалась, но обручалась, — возразил князю Василию Владимировичу отец невесты.

— Венчание иное, — возразил фельдмаршал, — да если б она за государем и в супружестве была, то и тогда бы во учинении ее наследницею не без сомнения было.

— Мы уговорим графа Головкина и князя Дмитрия Михайловича Голицына, — сказали братья Алексея Григорьевича, Иван да Сергей, едва ли не в один голос, — а если они заспорят, то мы будем их бить. Ты в Преображенском полку подполковник, а князь Иван майор, и в Семеновском полку спорить о том будет некому.

— Что вы, ребячье, врете! — возразил фельдмаршал. — Как тому можно сделаться? И как я полку объявлю? Услышав от меня об этом, не только будут меня бранить, но и убьют.

В сердцах князь Василий Владимирович хлопнул дверью и уехал. С ним покинул головинский дворец и его брат Михайло.

Василий Лукич, присев у камина, взял было перо, чернила, принялся писать духовную, да остановился.

— Моей руки письмо худо, кто бы лучше написал?

Взял перо Сергей Григорьевич, обмакнул в чернильницу.

Тут князь Иван достал исписанный лист бумаги из кармана.

— Вот посмотрите, сказал он, — письмо государевой и моей руки: письмо руки моей слово в слово как государево письмо; я умею под руку государеву подписываться, потому что я с государем в шутку писывал.

И написал «Петр».

Все подивились схожести.

Решено было: ему и писать духовную. И при удобном случае подать на подпись государю, а коли за тяжестью болезненной не сумеет, подписать самому.

Государь был в бреду. Звал Остермана.

Поздно вечером 18 января к Лефортовскому дворцу стали съезжаться министры, сенаторы, генералы, члены Синода.

Умирающего государя причастили и соборовали.

Началась агония.

— Запрягайте сани — я еду к сестре!.. — вскрикнул он в бреду и испустил дух.

Был первый час ночи.

Через месяц Анна Иоанновна взошла на престол.

Король Пруссии Фридрих I, услышав эту весть, пил за здоровье Анны из большого бокала.

Испания ждала возвращения дюка де Лириа на родину.

Книга третья Борьба за престол

I

В один из сентябрьских солнечных дней 1739 года из Версаля в сопровождении многочисленной свиты выехал в Россию маркиз де ла Шетарди, назначенный послом при петербургском дворе.

Франция, после длительной размолвки, возобновляла дипломатические отношения с северным соседом.

В продолжение многих лет царствования императрицы Анны Иоанновны Россия держала сторону Австрии, первой тогда неприятельницы версальского двора. Именно Россия в 1734 году, после кончины польского короля Августа II, помешала Франции возвести на престол Станислава Лещинского — зятя Людовика XV. Королем, как того пожелали Австрия и Россия, избрали Августа III, сына умершего короля. Польшу наводнили саксонские и русские войска. Лещинский бежал в Пруссию. Версаль прервал отношения с Россией.

Теперь же, по истечении пяти лет, ситуация менялась. Втянутая Австрией в ненужную ей войну с Турцией, Россия искала возможности благополучно закончить ее и неожиданно нашла посредника в лице Франции. Ее посланник в Константинополе маркиз де Вильнев принялся хлопотать о заключении мира. Переговоры шли успешно. (Нужно заметить, Вильнев был одновременно полномочным министром трех дворов: французского, венского и петербургского, и давно уже пользовался таким большим доверием и влиянием в Константинополе, что в данном случае руководил всем.) Петербургский двор в благодарность за услугу отправил маркизу де Вильневу Андреевский орден, украшенный алмазами, стоимостью в семь тысяч рублей, и, наконец, оба двора решились возобновить дипломатические отношения. Анна Иоанновна назначила посланником во Францию князя Антиоха Кантемира, а Людовик XV приказал французскому министру при берлинском дворе маркизу де ла Шетарди отправиться в Петербург.

Маркизу шел тридцать пятый год. Красивый, остроумный, в меру любезный, искусный мастер интриги, он слыл опытным дипломатом и весьма нравился женщинам. Впрочем, находились и такие, что не теряли от него голову. К примеру, герцогиня Луиза-Доротея. В 1742 году она в письме к своему знакомому так описывала маркиза: «…я нахожу его довольно рассудительным для француза. Он уклончив, весел, красноречив, всегда говорит изящно и изысканно. Короче — это единственный из знакомых мне французов, которого нахожу я более сносным и занимательным. Но вместе с тем он показался мне похожим на хороший старый рейнвейн: вино это никогда не теряет усвоенного им от почвы вкуса и в то же время, по отзыву пьющих его в некотором количестве, отягчает голову и потом надоедает. То же самое и с нашим маркизом: у него бездна приятных и прекрасных качеств, но чем долее, тем более чувствуешь, что к ним примешана частица этой врожденной заносчивости, которая почти никогда не покидает француза, какого бы ни был он звания и возраста».