Иезуитский крест Великого Петра

— Не совсем верю в подлинность завещания покойной императрицы, — после долгого молчания ответил Антон-Ульрих, — даже подозреваю, подпись ее величества — подложная.

Было похоже, он отважился наконец, объясниться.

— Об этом вы вернее всего можете узнать от Остермана, — отвечал регент, — в деле по завещанию императрицы он может почитаться лицом ответственным. — И, помолчав, добавил сухо: — Напрасно пороча завещание, вредите сыну своему, именно этому завещанию он обязан престолом. Вы не должны были бы затевать смуты; напротив, вам следовало бы молить небо об отвращении обстоятельств, открываемых в настоящее время, а не порождать их собственною вашею фантазиею. Знает ли Анна Леопольдовна о ваших намерениях?

— Нет, — упавшим голосом отвечал принц.

Анна Леопольдовна принялась уверять, что ничего не слыхала, и, чтобы сгладить обстановку, проводила регента до его дома и просидела у него два часа. Но регент не успокоился.

На другой день Бироном был созван Сенат и генералитет.

Чрез нарочного вызвали Антона-Ульриха.

Напуганный серьезностью обстановки, он залился слезами.

Бирон «выговаривал ему в присутствии многих особ за покушение по извету секретаря, называл его неблагодарным, кровожаждущим, и что он, если б имел в своих руках правление, сделал бы несчастным и сына своего, и всю империю».

Растерянно двигая руками, Антон-Ульрих коснулся нечаянно эфеса своей шпаги и положил на него левую руку.

Приняв нечаянное движение за угрозу, Бирон, ударив по своей шпаге, сказал:

— Готов и сим путем, буде принц пожелает, с ним разделаться.

С принцем Бирон покончил тем, что предложил ему чрез Миниха, брата фельдмаршала, сложить с себя все воинские звания.

Вопрос о высылке принца Брауншвейгского и его супруги из России, казалось, был решен.

До французского посла дошли слухи, что регент послал за своим братом, командовавшим в Москве, и Бисмарком, зятем своим, сидевшим в Риге, чтобы нанести решительные удары, долженствующие утвердить его владычество.

31 октября приведены в застенок и подняты на дыбу Любим Пустошкин, Михаил Семенов, секретарь конторы Анны Леопольдовны, и Петр Граматин — секретарь принца Брауншвейгского.

Бирон часто видел Анну Леопольдовну, из чего заключали, что они в хороших отношениях, но только самые близкие люди были свидетелями их ссор.

7 ноября он сказал ей:

— Я могу послать вас и вашего мужа в Германию; есть на свете герцог Голштинский, и я его заставлю приехать в Россию, и я это сделаю, если меня принудят.

После такого предложения разрыв был неизбежен.

Утром 8 ноября, в субботу, фельдмаршал Миних, вызванный во дворец Анной Леопольдовной, представив ей несколько кадетов, остался с нею один, и были объяснения о настоящем положении дел. Неожиданно дав волю слезам, принцесса принялась жаловаться на герцога, на его обращение с ней и ее мужем и прибавила, сквозь всхлипывания, что не может более сносить тирании регента и что ей ничего не остается, как уехать из России.

— Прошу вас, — вытирая слезы, просила она, — употребите всю вашу власть у герцога Курляндского, чтобы нам было позволено увезти с собою нашего ребенка, чтобы спасти его от всех опасностей, угрожающих русским царям, от которых он не избавится, пока будет находиться в руках человека, ненавидящего его и его родителей.

Миних, удивленный услышанным, сначала выказался недоверчивым. К тому же по дороге во дворец фельдмаршал встретился с Бироном, который тут же, неведомо почему, развернул карету и поспешил к своему брату. Все это показалось подозрительным старому воину. Он почувствовал угрозу для себя и теперь раздумывал о неожиданной встрече.

Анна Леопольдовна, внимательно следя за выражением его лица, произнесла:

— У меня есть доказательства тому, что я говорю.

Поймав ее взгляд, фельдмаршал неожиданно сказал несколько нелестных слов в адрес регента. (Хотя Миних и участвовал в возведении регента, но между ними царствовали подозрения и зависть.)

Она глубоко вздохнула.

— Открывались ли вы в этом кому-нибудь? — спросил он.

— Никому, — последовал ответ.

Фельдмаршал молчал, возможно, размышляя о том, что герцог Курляндский имел намерение, если представится случай, отвязаться от него.

— Если дело зашло так далеко, — наконец произнес он, — то благо государства заглушит во мне признательность, коею обязан герцогу. Вам стоит только приказать и объявить о своих намерениях гвардейским офицерам, которых я призову, и я избавлю вас от герцога Курляндского.

Анна Леопольдовна вдруг разразилась новыми слезами. Она испугалась. Ей казалось невозможным свершение задуманного и было жаль себя. Ничего, кроме изгнания, не ожидало ее.

Фельдмаршал крепко выругался, и это несколько отрезвило ее.

Она вытерла слезы и попросила только об одном, чтобы муж ее ничего не знал.

— Но ваше семейство, — вдруг произнесла она, — не боитесь ли погубить его?

— Не может быть речи о семействе, — возразил он, — когда дело идет о службе царю и спокойствии государства.