Игги Поп. Вскройся в кровь

Вскоре гости остерберговского трейлера, например Брэд Джонс, заметили, что он обзавелся тренировочной ударной установкой – скромной, в виде кружков, наклеенных на фанеру. Только в 1961 году Остерберг, тогда пятнадцатилетний, впервые столкнулся с рок-н-роллом, познакомившись в школьном маршевом оркестре с Джимом Маклафлином: «особо не блистал, но парень был хороший», по словам Игги. Отец Маклафлина был радиолюбитель, вроде местного Лео Фендера: его дом на Эрмитаж-роуд, рядом с Таппаном, был весь завален микрофонами и усилительной аппаратурой, и именно там Остерберг впервые услышал Дуэйна Эдди, Рэя Чарльза и Чака Берри. «Ух ты, – подумал я, – вот это дело».

Маклафлин стал ближайшим другом Остерберга, и после школы они вдвоем подолгу зависали в трейлере: Остерберг стучал на своей крошечной установке, Маклафлин извлекал из гитары буги-риффы. Неглупый, скромный человек, сейчас он занимается промышленными выставками и до сих пор вспоминает, каким уверенным и «совершенно бесстрашным» был его приятель. Его поражало яростное мужское соперничество между старшим и младшим Остербергами: «У них были самые состязательные отношения на свете, они каждую секунду готовы были вцепиться друг другу в глотку, во что бы то ни стало доказать свое превосходство: кто положит другого на лопатки, кто умнее. Беспрестанно ходили играть в гольф, каждый день, как на войну. Парадокс, ведь чувак именно от отца унаследовал и литературные интересы, и спортивные, гольф в том числе».

Маклафлин нервничал перед публичным дебютом рок-н-ролльного дуэта, но новый товарищ уговорил его сыграть на Таппанском конкурсе талантов в марте 1962 года; сыграли две вещи, “Let There Be Drums” Сэнди Нельсона и самодельный 12-тактный рок-н-ролл на риффах Дуэйна Эдди и Чака Берри. Друг Остерберга Брэд Джонс представил их как Megaton Duo. Первый номер сорвал заслуженные аплодисменты, «а на втором люди уже танцевали в проходах, и учителя бегали, пытаясь всех усадить, – говорит Маклафлин. – После концерта подходили амбалы-старшеклассники, сдержанно хлопали по плечу: “Ну, Остерберг, нормально сыграли, молодцы”. Девочкам тоже вроде понравилось. Вот так все и началось».

Как бы то ни было, а эта сдержанная похвала и некоторое внимание девочек стали отправной точкой рок-карьеры, – на протяжении которой реакция публики будет варьироваться от экстаза до насилия. Пройдет еще два года, прежде чем музыкальные амбиции Остерберга явно возобладают над политическими, но основания на то были очевидные. Как политик Остерберг полагался на свое красноречие, чувство аудитории и природную наглость. Все эти качества годились и для музыкальной карьеры, требовалось и немало труда, но музыку он полюбил как таковую, а не просто как средство произвести впечатление.

С этого момента они с Маклафлином после уроков упорно репетировали, а с переходом в Анн-Арбор-Хай еще интенсивнее, ибо к составу добавился саксофонист Сэм Свишер, сын анн-арборского риелтора, который жил недалеко от Маклафлинов, а в 1964 году басист Дон Свикерэт и гитарист Ник Колокитас, которые знали Маклафлина через местного преподавателя гитары Боба Рихтера. Остерберг назвал ансамбль The Iguanas («Игуаны»), в честь самого клевого[2] животного. За два года выступлений на школьных и университетских вечеринках они приблизили свой сет к мичиганской музыкальной моде, и популярные у студентов песенки с саксофоном вроде “Wild Weekend” или “Walk, Don’t Run” уступили место вещам из репертуара «Битлз», «Роллингов» и «Кинкс», а полосатые серферские рубашки – узким синтетическим костюмчикам из так называемой «акульей кожи».

Маклафлин и Свикерэт были частыми гостями в трейлере, в отличие от подружек Джима, Дженни Денсмор и потом Линн Клавиттер, которые никогда не приходили к нему и не встречались с его родителями. С точки зрения Свикерэта, Остерберг вел «одинокую жизнь. С утра родители его расталкивали, типа: Джим, вставай, и надо было вставать, завтракать и отправляться в школу, а родители шли на работу». Что казалось странным тогда, сейчас вполне нормально. Но воспитание и статус единственного ребенка, безусловно, способствовали независимому и даже одинокому существованию Остерберга, и уже в те невинные времена он явно склонялся к наркотикам и рок-н-роллу. Незадолго до выпуска из Анн-Арбор-Хай его подруга Линн Клавиттер заметила, что он «стал принимать повышенные дозы лекарства от астмы. Помню, мы с «Игуанами» поехали на какой-то курорт, и он высветлил волосы, и я поняла, что что-то в нем изменилось. Он стал совершать экстравагантные поступки».