Игги Поп. Вскройся в кровь

Джим был слишком гордый, чтобы обращаться к Боуи за помощью, и вместо этого сбежал в Сан-Диего, где Лиза Леггет, дабы помочь ему встать на ноги, оплатила ему трехдневный мотивационный курс «Успех и перевоплощение» (600 баксов), пока Сесслер пытался связаться с Боуи. (Неплохой, должно быть, был курс.) По счастливой случайности (особенно для того, кто вступает на путь Успеха и Перевоплощения), Дэвид Боуи как раз оказался в городе в процессе своего тура Station To Station.

13 февраля Джим навестил Дэвида в отеле. Дэвид поставил ему демо новой песни, над которой работал со своим гитаристом Карлосом Аломаром, под названием “Sister Midnight”.

– Хочешь, давай запишем? – предложил Дэвид. – Может, сразу после тура выстроим вокруг нее альбом?

– Да, черт возьми (“Hell, yeah”), – был ответ.

Джиму было сказано, чтоб собрал рюкзак и назавтра к девяти утра, как некий «рок-н-ролльный призывник», был готов присоединиться к туру. Так начался один из самых трудных, познавательных, счастливых и продуктивных периодов его жизни. То же самое можно сказать и о Дэвиде Боуи. Нервный, постоянно под кокаином, он жил в непрерывном стрессе и, по словам многих из тех, с кем пришлось поссориться, в отношениях с людьми был эгоистичен и безжалостен. В то же время к Джиму, который когда-то обзывал его «проклятой морковной башкой», Дэвид Боуи проявлял, как говорит Карлос Аломар, «понимание, сочувствие и деликатность». Эта дружба продержалась гораздо дольше, чем можно себе представить, и легла в основу самой великой из всей музыки, которую удалось создать и Игги, и Боуи.

Глава 11. The Passenger

Стояло лето 1977 года, и Дэвид Боуи с Игги Попом уже порядком друг другу поднадоели. Уже около года они жили, как говорится, друг у друга в кармане: вместе ходили по музеям, вместе ездили на поезде, читали одни и те же книги, жили в одном и то же доме, одинаково стриглись. Теперь шла война.

Военные действия происходили следующим образом. Дэвид вылавливает в телевизоре какую-то мелодию, превращает в запоминающийся рифф и показывает кучке друзей на укулеле. Игги моментально приделывает к ней непристойный или просто дурацкий текст и излагает с серьезным видом как крутой поток сознания – попробуй не засмейся. А Сэйлсы, два вдохновенных братца-маньяка, то и дело впадающие в паранойю, как бы из них тут в Берлине не сделали абажуры, вцепляются в песню, придают ей ритм и новое направление, причем звук такой, будто барабанная установка высотой 50 футов.

Сидя с прямой спиной за пультом в выложенной камнем студии, в грандиозном, но покалеченном войной берлинском масонском замке, Дэвид Боуи вступал в открытое соревновение с человеком, чью карьеру своими руками реанимировал. Его напрягало рок-н-ролльное актерство Игги, при этом перло как никогда. Да и сам Игги тащился, с маниакальным хохотом заваливая, как в арм-рестлинге, руку товарища в борьбе за контроль над собственной музыкой. У него было отдельное жилище, он существовал на кокаине, гашише, красном вине и немецких сосисках, он каждое утро принимал холодный душ – или по крайней мере собирался принять. И икогда в жизни не был так счастлив.

Но по ночам мечтал о реванше.

Ступив на борт тура Station To Station, он оказался в команде, которая была гораздо меньше, чем можно предположить. То, что снаружи могло показаться огромной, по-фашистски четко управляемой организацией, на самом деле было семейным предприятием: Дэвид, Коко Шваб, Джим, пресс-агент Барбара де Витт и ее муж Тим, концертный менеджер Пэт Гиббонс и фотограф Эндрю Кент. Каждый день одно и то же: самолет, саундчек, короткий перерыв, концерт, хороший ужин, ночлег. Даже в таком жестком режиме Боуи находил время проверить каждую деталь, разобрать по косточкам выступление и просмотреть слайды для прессы, довольный, что на смену бесконтрольному левиафану «Мэйнмэна» пришла маневренная яхта.

Еще до начала тура, который начался в Ванкувере 2 февраля 1976 года, было ясно, что Боуи решил вытащить Джима Остерберга. Уже на репетициях перед туром они с Беном Эдмондсом говорили о падшей рок-звезде. Перелетая, как слепень, от одной темы к другой, Боуи то и дело с симпатией вспоминает Джима: «Он не такой крутой, не всезнайка, не циник. Он не всегда рулит… но бывают прозрения».