Игнатий Лойола

Фромбергер оглянулся. Улица, освещённая тусклым факелом, казалась знакомой. Где-то рядом поворот, за которым родительский дом. Там его ждёт тяжёлое объяснение с матушкой, зато можно высушиться и завалиться спать. Видя отчаянные колебания студиозуса, его спутник захихикал:

   — Трусишь? Не стоит! Маму ты уже не послушался, самое страшное позади. Пошли в какую-нибудь таверну!

   — Ты так говоришь, будто я ни разу там не был!

   — Был, конечно, я сам свидетель сему факту! — подтвердил Людвиг и добавил заискивающе:

   — Может, у тебя и грошики есть? А то я поиздержался чуток...

Опять шли тёмными переулками, шлёпая по лужам.

Башмаки Альбрехта превратились в пакостный ледяной компресс, а носом незадачливый студиозус теперь шмыгал не хуже своего спутника. Минуя заведение у ратуши, особенно любимое студентами, они свернули в узкую щель между домами и оказались в страшно захламлённом дворике. Кругом валялись груды досок, колеса и ещё какие-то части телег. Всё это освещалось довольно ярким масляным фонарём над стеной, густо увитой плющом.

   — Маяк для блуждающих душ! — усмехнулся Людвиг и потащил товарища в дверь, обнаружившуюся среди листьев.

Внутри находилась вполне обычная таверна — зала со столами и скамьями. По стенам сушились пучки трав и лука. Народу было немного — в углу дремал какой-то плешивый старикашка, да беседовала над пивными кружками небольшая компания.

Людвиг приятельски кивнул хозяину и сказал:

   — Нам как всегда, — и шепнул на ухо спутнику: — Здесь отменный сидр. Ты же не откажешься?

Сидр оказался много крепче обычного. Альбрехта очень быстро развезло. Он из последних сил крепился, пытаясь вникнуть в историю тайного общества. Однако, значительно уклончивые рассказы Людвига ничего не проясняли. Фромбергер понял так: «Бедный Кондратик» могуч и неуловим и ещё всем покажет, а до него был «Союз башмака», но его накрыли в самый неподходящий момент, как раз, когда готовилось нечто важное.

А ещё сын пекаря понял, что главное зло — в церковных проповедниках, которых нужно «убивать, как бешеных псов».

На рассвете Людвиг незаметно исчез...

Альбрехт, шатаясь, шёл на лекции и непрестанно клялся найти самого опасного из церковников и убить его.

День с похмелья выдался тяжёлым. К тому же студиозуса мучила мысль о предстоящем разбирательстве с родителями. Но всё обошлось. Добрая госпожа Фромбергер не сказала мужу о пропаже пирожков, и сына-шалопая не наказали. Людвиг больше не появлялся, и никто не спрашивал о нём. Бежал из университета и профессор Лютер, объявленный вне закона. Говорили — перед тем как скрыться, он выступил перед самим императором, защищая свои идеи, и никто не смог убедить его смириться. Его объявили еретиком, а трактаты приказали сжечь.

Жизнь Альбрехта снова потекла по привычному кругу — учёба, домашние дела, изредка попойки с сокурсниками...

Но однажды сонное виттенбергское болото загудело, разбуженное неслыханными бесчинствами. Неизвестные убили священника, шедшего на службу. В этот же день неподалёку от Виттенберга крестьяне подняли на вилы управляющего в замке одного из местных богачей. Сам хозяин замка спасся бегством.

Что-то случилось с Альбрехтом. Он потерял аппетит и сон, как когда-то во время влюблённости в Эльзу. Всё его существо будто превратилось в туго закрученную пружину, готовую распрямиться в любой момент. Он чувствовал наступление перемен и боялся упустить свой шанс. Шанс, который приведёт к славе его, сына простого пекаря.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Иниго теперь лежал, привязанный к кровати сложной системой верёвок, ремней и палок. Для скорого срастания ноги нужно было выдерживать неподвижно в определённом положении. Дни свои бывший рыцарь заполнял попеременно чтением душеспасительных книг и мечтаниями о Прекрасной Даме. Правда, мечтания эти радовали его всё меньше. Бывшая инфанта Каталина, которую в далёкой юности он объявил дамой сердца, уже давно царствовала в Англии. Фрейлина Жозефина, скорее всего, замужем. Но даже если и нет — зачем ей нужен нищий калека? После подобных мыслей ему на ум обязательно приходила Лионелла, заставляя грустно усмехаться.

Прошло больше двух месяцев. Костоправы, после очередного осмотра, решили, что больной может попробовать встать.

Посмотреть на это событие собрались все обитатели замка. Дон Мартин с женой и детьми, слуги, домочадцы. Снова приехала Магдалена. Она жила у себя дома с тех пор, как здоровье младшего брата перестало внушать опасения.

Лойола спустил ноги с кровати. Они ещё не восстановили чувствительность, казались чужеродными предметами. Осторожно, держась за спинку, он начал вставать и снова упал на одеяла от боли. Хирурги, однако, были довольны. По их словам, процесс выздоровления шёл очень хорошо. На следующий день, согласно их обещаниям, должно стать вдвое лучше.

   — Ладно, поверим, — мрачно сказал больной, — сегодня ноги, склеенные вами, выдержали ровно одно мгновение. Если прибавлять в день по мгновению — к концу года я точно выйду в коридор.

   — Не гневи Бога, брат! — строго прервала его Магдалена.