Игнатий Лойола

Зияуддин внимательно смотрел на него, чёрные, как андалузская ночь, глаза поблескивали любопытством. Вдруг он остановил лошадь и предложил:

   — Послушайте, почтеннейший! Не свернуть ли нам сейчас налево? Скоро вечер придёт, а тут недалеко я знаю хороший постоялый двор. Можем продолжить нашу беседу за столом. Ай, какое там мясо на углях!

Рука Иниго дёрнулась было к кошельку, да и вернулась назад. Он ведь раздал всё полученное от герцога. С собой только мешок сухарей, притороченный к луке седла, да несколько песо в потайном кармане, чтобы купить самое необходимое для паломничества в Иерусалим. В кошельке же, помнится, только одна монетка, и та сомнительная, из Нового Света. Не каждый торговец возьмёт такую. А мавр, узнав, что «почтеннейший» на самом деле нищий сумасброд, вообще не захочет ничего слушать.

Поступок, ещё утром казавшийся бесспорным и ведущим к святости, вдруг стал препятствием обращению грешника.

«Если всё может менять своё значение, — подумал Лойола, — стоит ли вообще называть что-то чёрным или белым?»

Упрямо мотнув головой, он прервал мавра, с увлечением расписывавшего кушанья, предлагаемые на постоялом дворе:

   — Вы считаете мои слова нелогичными?

   — Почему нелогичными? Просто так не бывает — ребёнок родился, а Она девушка.

   — Но ведь... — Лойола начал терять терпение, — и так тоже не бывает: обычная женщина — и родила бессмертного Бога!

   — Она не обычная женщина, совсем нет! Почти богиня! Я в это верю. Так могло быть.

   — Значит, по-вашему, великое чудо могло случиться, а небольшое — нет?

   — Почему нет? — заладил упрямый мавр. — Но зачем Богу делать такое странное чудо? Какая в нём польза? Это даже не очень умно.

Иниго возмутился.

   — Слово «умно» вообще неприменимо к Богу! Бренный человек может поступать умно или глупо, но не Бог. А чистота Пресвятой Девы совершенна и безгранична!

Увлечённые спором, они так и стояли у развилки дорог. Зияуддин, утомившись, тронул поводья:

— Слышишь, почтеннейший, очень хочется есть! — крикнул он. — Поехали в таверну, наконец, или я один поеду!

Подождал немного и с силой пришпорив лошадь, помчался налево, к постоялому двору.

Иниго, охваченный негодованием, остался у перекрёстка. Получается, он сам спровоцировал поругание святейшего имени Богоматери сарацином. Не смог защитить Её непорочность. И это после того, как Она являлась ему в сияющем обличье!

Его начало трясти, хотя до ночной свежести было ещё далеко. Нужно срочно исправить содеянное. Новые слова не приходили на ум. Да и вряд ли они помогут. Мавр вроде бы говорил на том же испанском языке, но донести до него мысль оказалось невозможным. Оставался последний аргумент, который ещё ни разу не подводил Иниго, — кинжал. Угостить им сарацина — значит защитить от поругания Её прекрасный образ. А то, что сил после ранения осталось совсем немного и в поединке с молодым крепким мавром он может погибнуть, — даже к лучшему. О такой красивой смерти можно только мечтать.

Иниго замахнулся кнутом, намереваясь хорошенько взгреть мулицу, и... тихо опустил руку.

А вдруг он ошибся? Разве хорошо взять и убить человека, пусть иноверца? Не специально же этот мавр оскорблял Богоматерь. И правильно ли самому Иниго погибнуть, так и не объяснив сарацину истины? А ведь заблуждается не один только Зияуддин. По Испании да и по всему миру ходят толпы сарацинов, язычников и еретиков. Сколько пользы можно принести, проповедуя им!

Сомнения разрывали сердце. Несколько раз он дёргал ни в чём не повинную мулицу, то направляя её к постоялому двору, то возвращая на столбовую дорогу.

Наконец Иниго понял: какое бы решение он ни принял — всё равно будет раскаиваться. Рассудок и сердце тянули его в противоположные стороны. Не зная, чему довериться, он решил отдать свою судьбу в руки Господа. В качестве орудия Господня он выбрал всё ту же мулицу. Бросил поводья и стал ждать — куда пойдёт животное.

Налево, куда ускакал мавр, трава была много зеленее, чем у дороги на Сарагосу. Мулица потянула шею в сторону зелени, сделала пару шагов.

«А может, и одолею сарацина, — подумал Лойола, ощупывая шпагу, — может, и не помешают ноги...»

В это время животное закрутилось, словно намереваясь укусить себя за хвост. Потом чихнуло и резво затопало по сарагосской дороге.

— Вот вам и свобода воли, — бормотал Иниго, трясясь в седле. — К каким только грехам не приведёт! Эй! — он подёргал мулицу за ухо. — Может, ты теперь всегда будешь принимать за меня решения? Только ведь дьявол легко может влезть и в твою серую шкуру? Распознавать всё надо, ох, распознавать! Правильно говорила Магдалена.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Никто уже не помнил, когда именно пирожник Шнайдер поселился в Виттенберге. Может, в пятнадцатом году или шестнадцатом. Не позднее девятнадцатого, это уж точно. К 1522 году он уже твёрдо стоял на ногах. Завёл дружбу с мельником, нанял кучу помощников и постепенно стал вытеснять конкурентов, среди которых оказался и папаша Фромбергер.