Игнатий Лойола

Тем не менее положение в Германии оставалось большой бедой для Святейшего престола и, соответственно, для Игнатия, ревностно служащего папе. Посылать туда основатель Общества хотел бы самых доверенных из числа своих товарищей, и Альбрехт вряд ли когда-нибудь подошёл бы под это определение.

Отношение германского бакалавра к испанскому проповеднику оставалось странно-двойственным, хотя он прожил в Обществе уже почти полгода. Альбрехта потрясал размах иезуитской деятельности. В голове не укладывалось, как можно из ничего создать орден, да не какой-нибудь, тихо молящийся по кельям, а настоящий рыцарский, решительно меняющий лицо самой Церкви. Он не понимал, как люди, делящие с ним трапезу, могут мыслить целыми странами. Индия, Новый Свет, Япония, Эфиопия — всё это стояло в каких-то планах, о которых Альбрехт слышал вскользь. Кроме того, планировалось создание братства детей-сирот, общества помощи девушкам в опасности (имелись в виду дочери проституток), множества бесплатных коллегий во всех городах Европы...

Поначалу Фромбергеру казалось: проповедник сошёл с ума и бредит. Но прошла всего пара месяцев, и — пожалуйста! Братство детей-сирот учреждено, Франциск Ксаверий один из ближайших друзей Игнатия, — уже в Индии, а первые студенты поступили в Парижскую и Падуанскую коллегии. К тому же Игнатий добился от папы Breve (то есть распоряжения), запрещающего отбирать имущество у крестившихся евреев, как это всегда делалось в Риме. Тогда же Альбрехт понял: его обманывают. Какая могла быть связь между странными нелогичными «Духовными упражнениями», которые его заставляли совершать, и могущественной силой, являющейся в деяниях иезуитов? Фромбергер уставал от бессмысленных ежедневных испытаний совести. Просил Лойолу скорее дать ему какое-нибудь серьёзное задание.

   — Пожалуйста, — разрешил тот, — что для вас главнее: деньги, слава или духовное величие?

   — Разумеется, последнее! — гордо провозгласил бакалавр и был немедленно отослан работать на кухню.

   — Тех, кого интересует слава и почёт, мы отправляем просить милостыню в неизящном костюме, — объяснил Лойола. — А любители роскоши ухаживают за неизлечимыми больными. Не обижайтесь, — прибавил он, — всё это совершается единственно из любви к вам.

Бакалавр промолчал. Его раздражало лицемерие, видимое в каждом поступке Игнатия. Особенно характерно оно проявилось при избрании проповедника генеральным настоятелем, сокращённо — генералом. Когда Альбрехт появился в Риме — иезуиты ещё не имели настоятеля и руководили Обществом по очереди, каждый в течение недели. Решив о необходимости постоянного руководителя, они единогласно избрали Лойолу, но этот лицемер отказался, заставив их дважды повторять голосование. Потом пошёл советоваться со своим духовником. Придя (разумеется, с положительным ответом), он не успокоился. Продолжал ломаться ещё десять дней, пока, наконец, не принял назначение, разразившись при этом слезами.

Неприглядные стороны характера настоятеля раздражали Альбрехта только в одиночестве. Как только он затворял дверь своей комнатушки, ему тут же вспоминалась Альма. Он не понимал, почему до сих пор живёт в этом доме. Но приходил Лойола, и в бакалавру вновь, помимо его воли, пробуждалось страстное желание вступить в иезуитский орден.

   — Терпение у вас плохо приживается, — говорил настоятель, выслушав очередной отчёт бакалавра о работе над собой, — вы навряд ли призваны к монашеству.

   — Откуда вы знаете, к чему я призван? — как-то не выдержал Альбрехт. — Я выгоден вам только для работы на кух... — он осёкся, вспомнив, что там работают и члены Общества. Сам Игнатий после своего избрания три дня подряд готовил и мыл за всеми.

Лойола мягко улыбнулся:

   — Нет. Такого призвания вы точно не имеете. Вы не очень вкусно готовите, да и моете не вполне аккуратно. А призвание распознать нелегко. Но мне видится, вы могли бы неплохо учить детей. Если, конечно, немного усовершенствуете своё терпение.

Вообще-то Альбрехт чувствовал себя на своём месте, занимаясь с сыновьями вдовушки. У него получилось даже пробудить в мальчиках некоторый интерес к богословию. Но в устах Лойолы это предположение вызвало негодование.

   — Вы правы, я действительно не гожусь для вашего ордена, — мрачно сказал он. — Пожалуй, мне пора вернуться на родину.

   — Подождите! — остановил его Игнатий. — Вполне вероятно, так и есть. Только вы жили у нас по своему желанию четыре с половиной месяца. Позвольте теперь нам удержать вас ещё на месяц по нашему желанию.

   — И что же я должен делать? — ещё более мрачно поинтересовался Фромбергер. — Попрошайничать нагишом или ещё чего придумаете?

   — Вы не должны ничего делать. Просто поживите у нас в гостях.

И Альбрехт остался. Шёл Великий пост. В это время не полагалось ужина, но члены Общества всё равно собирались вечерами для общения. Игнатий строго следил, чтобы никто не избегал дружеских встреч, ибо в одиночку труднее бороться с искушениями.