Иго любви

У нее большое красное лоснящееся лицо без возраста, грузная фигура и сладкая речь. На ней двуличневое шелковое в широкую клетку, платье и турецкая шаль на плечах. Волосы закрыты черной «головкой». Как многие мужчины того времени (и даже светские дамы), Филипповна нюхает табак, с наслаждением чихает, вытирая слезы, и говорит, что «это оттягивает от головы…».

Рысьими глазами она словно ощупывает фигуру и лицо Верочки и сразу внушает ей непобедимую антипатию.

Если Надежда Васильевна случайно заспится, Филипповна сидит в девичьей, пьет чай внакладку и о чем-то шепчется со всезнающей и всемогущей Полей. Она даже иногда дарит ей то шелковый платок, то наколку из лент. Филипповна знает, что, несмотря на весь свой ум и властолюбие Надежда Васильевна часто глядит на людей глазами пронырливой Пелагеи.

Всякий раз Надежда Васильевна встречает эту женщину благосклонно, поит ее чаем и запирается с нею в комнате.

Верочка не интересуется узнать, кто эта женщина, зачем ходит, о чем они говорят… Вообще впечатления от жизни, окружающей ее, скользят по ее душе поверхностно. Многого она не замечает. Многое ей непонятно. Она не знает скуки. Играет на фортепиано, поет в отсутствие матери высоким звонким голосом модные романсы Варламова, вызывая умиленные слезы Аннушки, притаившейся за дверью. Она рисует, вышивает в пяльцах. Она любит читать… Надежда Васильевна безумно увлекается Жорж Санд. Но Верочка, конечно, имени ее не слыхала. Она в подлиннике читает Шатобриана, Ламартина, Расина, которым восторгается. Ее любимые писатели — Шиллер и модный романист Вальтер Скотт. Его Верочка читает в русском переводе.

Неделю спустя после бала Филипповна заходит утром. Надежда Васильевна и Верочка еще спят.

В просторной девичьей на столе кипит самовар.

— Пафнутьевны не было? — спрашивает Филипповна, широким крестом перекрестясь на образ в углу.

— Садись, — приглашает ее Поля. — Никого не было… А что?

— Боюсь, как бы дороги не перебила… Совести у нее нет.

Пафнутьевна — другая сваха, конкурентка Филипповны.

— Разве слышно что? — с прыгающими глазами подхватывает Аннушка.

— Жених хороший есть… То есть такой жених!.. Прямо миллионщик.

— О! — вскрикивает Аннушка, пышным бюстом подаваясь вперед. — Кто же это?

— Васятиных знаешь?

— Откупщик? — с дрогнувшими бровями спрашивает Поля, делая надменное лицо.

— Он самый… Сын его видел барышню вашу на гулянье… То есть так влюбимшись… то есть…

— У нас почище будут женихи, — важно бросает Поля, подвигая гостье сливки и крендели. — Зачем такой образованной барышне за купца идти? Есть и военные.

Филипповна багровеет.

— Ну так я и знала, что она мне дорогу перебежит! — вскрикивает она, стукнув кулаком по столу. — Ты за что же это, Пелагея Семеновна, продаешь меня? Ты что мне обещала?

— Не очень кричи!.. Не испугаюсь… Я и докладывать барыне о твоем купце не возьмусь… Он тебе, небось, пять сотенных посулил, вот ты его линию и гнешь…

— А тебе что Пафнутьевна посулила?.. Продажная ты душа!

— Ну-ну!.. Привяжи язык-то… Пей!.. Ужо потолкуем.

— Нет, ты мне скажи, кого она вам сватает?

— Майора Поливанова… Вот кого!

Филипповна глядит молча. Потом плюет.

— Вот нашла цацу!.. Сорок лет, да вдовец… да дочь подрастает… Ловко!.. Эдакую-то красавицу за старика?.. Да ведь о ней сейчас весь город кричит.

— Вот мы и будем выбирать… Куда ж нам спешить? Видали мы сиволапых.

— Да небось он тоже грамотный… А о деньгах-то забыла?

— И сквозь золото слезы льются, — подхватывает Аннушка. — Нашей барышне надо по мысли выходить, а не то, чтоб…

Они долго спорят, увлекаются, перекоряются, возвышают голоса… Аннушка бежит притворить двери. Сохрани Бог, услышит барышня!

— Да что уж так опасаться-то? — негодует Филипповна. — Не в рассоле солить вы ее собираетесь, вашу барышню! Чай самойеще пожить хочется. А тут дочь взрослая, как бельмо на глазу.

Поля поджимает губы и значительно качает головой.

— Совсем наша жизнь переменилась, — решительно заявляет она, протягивая свою чашку Аннушке. — Как барышня наша приехала, мы словно в монастырь попали.

— Неужто губернатор не ездит?

— Ну, вот еще!.. Каждый день, почитай… И по вечерам. Только уж редко засиживается… Стесняется сама-то.

— Само собой, зазорно, — подхватывает Аннушка.

— Ничего нет зазорного, — решает Филипповна. — Знамо, актерка… Кто с нее взыщет?.. Я еще гляжу на нее да удивляюсь. Десять лет это она с ним одним, словно с мужем, живет. Другие как путаются в ее положении-то! Пьют… да козыряют… да по ярманкам…

— Ну уж наша барыня не из таковских!

— Тоже, чай, машкерады любит?

— Ох, мы уж о них забыли, — вздыхает Аннушка.

— Эх, жаль!.. Расстроилось тогда это дело у них с разводом! Была бы ваша барыня теперь губернаторшей…

— Не знаешь ты, Филипповна, нашу Надежду Васильевну… Много она слез тогда пролила, как мамашенька его из Питера тогда прикатила, да родня вся скандалила…

— Что ж? Ей стоило слово сказать…

— То-то, что слово сказать!.. А он на коленках ползал. «Согласись, да согласись…» Сама в щелку все видела…

— Ишь ты!.. Ишь ты!