Иго любви

Она брала звонок со столика. Появлялась принаряженная Поля с подносом в руках. Двигалась бесшумно. Беззвучно скрывалась, окинув насмешливым взглядом губернатора. А он сидел в кресле весь опустившийся, озябший, усталый, сразу размякнув и утратив задор в этой милой, привычной обстановке.

— Ворона с места, сокол на место, — зловеще шипела в столовой Поля, подмигивая Аннушке.

Поля щедро получала на чаи от Лучинина. Но простодушная Аннушка была искренне привязана к губернатору и сердилась на Полю за такие неприличные слова.

Теперь Опочинин мучительно ревновал к Лучинину.

— Напрасно, — спокойно возражала она. — Он, как бы это сказать?.. Он слишком мужчина… Не люблю таких. Он плотный. Тело у него, наверно, волосатое…

— Фи, Надя! — морщился он.

— Ну, вот еще!.. Кажется, здесь нет посторонних… Да он, наверно, шерстью оброс… Да еще рыжей шерстью… гадость!.. Когда спит, храпит, конечно… Шея у него короткая такая… А когда целует, наверно, сопит…

— Ах, Надя!… Ты невозможна…

Он хохотал невольно, хохотал злорадно.

— Вообще, он… как бы это сказать?.. Хотя он и большой 'барин, и манеры у него прекрасные, а все-таки он… кучер…

— Ха!.. Ха!.. Elle est unique (Она единственна)!..

— Когда вы рядом, мне всегда хочется сказать ему: «Епифан!.. Закладывай барину лошадей…»

Они так и прозвали его Епифаном.

Но Опочинин успокоился ненадолго и опять сделал сцену.

Она ответила:

— Когда я была в петербургском Эрмитаже, я всегда с содроганием отворачивалась от Геркулеса и долго-долго любовалась Аполлоном Бельведерским. Он — первый тип. Ты — второй… Понял теперь?

Опочинин растроганно целовал ее ручки, но ревновать не переставал.

— Он так забавен. Ты всегда при нем смеешься… Женщины ценят, когда их смешат…

— Да, но всему есть границы. Он, наверно, смешон и в минуты страсти… А уж это плохо… Тут нужно быть красивым… всегда красивым и тонким… — «Как ты», — договорили ее глаза и улыбка.

И он опять растаял.

А через день он снова попрекал:

— Ты всегда рада слушать его сплетни… Это меня огорчает.

Она покраснела.

— А кто из нас не любит сплетен?.. Может быть, ты?.. Ну, значит, ты — исключение… А у Лучинина бабий язык. Правда, я люблю с ним позлословить… Я всегда была злой. Но ведь что хорошо в приятеле, то отвратительно в любовнике… За один его язык я бы его не полюбила… О чем ты сокрушаешься?

В другой раз она ему сказала:

— Он много проще тебя… И обидеть его не жалко… А я такая злая стала теперь!.. Не знаю отчего.

Она погладила его руку с прежней нежностью и поглядела на него.

Но не порадовал его этот взгляд. Даже сердце захолонуло. Он подметил, что она видит мешки под его глазами, сеть новых морщин у висков. И что в ее нежности много печали. Как далеки те дни, когда в этих глазах он видел восторг и страсть, когда она говорила ему: «Ты — красавец!.. Нет никого на свете лучше тебя!.. Что мне до твоих лет?.. Я люблю тебя… Тебя одного…» Ах, как она это говорила! Хотелось рыдать, вспоминая этот голос, эти глаза!

И вот все ушло… Она отдается, словно снисходя, всегда усталая, всегда печальная. Это не пламенная любовница. Нет. Это покорная долгу законная жена, которая не отказывает в ласке, но и не ищет ее. Она даже стала стыдлива. И это больше всего пугает Опочинина. Разве у страстной женщины есть стыд? Есть разве сдержанность у влюбленной?.. Это самый грозный признак охлаждения.

— Нет… Я просто больна, — грустно возражает она, гладя его по щеке. — Будь со мной нежным! Будь мне другом… Ничего больше мне сейчас не надо… Я ужасно устала.

— Как это странно в тебе и ново! — заметил он с плохо скрытой враждебностью.

Она тоже озлобляется тем, что он не хочет ее понять. В душе растет протест против его требований. Мысль о ласке его иногда совершенно определенно вызывает в ней отвращение. Она пугается. «Господи!.. Да что же это со мной?..» И тотчас смиряется. И тотчас удваивает заботу и нежность.

Часть вторая

Через неделю после первого бала Верочки.

Поля в сумерках входит в гостиную и останавливается у притолоки. Надежда Васильевна сидит в кресле непривычно угрюмая и глядит в огонь камина. Новая роль, только что присланная из театра, лежит перед нею.

— Где Вера? — очнувшись, спрашивает она.

— Аннушка их одевает. На именины к Карповым… Вы-то нешто не поедете?

— Н-нет… не знаю… что-то нездоровится. Проводи ты ее.

Поля медлит у двери.

— Н-ну? — нетерпеливо спрашивает артистка, поднимая левую бровь.

— Нонче маскарад, сударыня… Разрешите нам с Аннушкой…

— Что за глупости?! Ведь ты с Верочкой уедешь…

— Да нам на один только часок, когда барышня домой вернутся… Они к одиннадцати в постельку лягут… Вы нас и пустите.

— Ступайте, — помолчав, бросает Надежда Васильевна.

Ушла.

Совсем стемнело в комнате. Надежда Васильевна сидит, не шевелясь.

Ни разу с того времени, когда они с Верочкой вернулись со степного хутора, где провели лето, она не была в маскараде… Лучинин по случаю войны не ездил за границу и до осени прожил в имении. В N*** он появился впервые на том балу, где встретил Верочку. А без него не было как будто интереса посещать маскарад.